-Что-то не так? — выражение его лица не ускользнуло от внимания гостя из "Авроры".
-Они не зверье, — подумав, все-таки произнес Алеев. — По крайней мере, "стрелы". Они ведь лучшие из лучших, не так ли?
-Зависит от того, с какой стороны вы будете глядеть, — вновь неприятно ухмыльнулся Валерьян. — Не ожидайте от них преданности общему делу. И не ожидайте, что они помогут вам, если вы окажетесь в сложной ситуации. Они зверье, причем зверье озлобленное, и именно вы из них его вылепили.
-А что вы думаете о магах?
В принципе, ему уже было понятно, чего ожидать от этого нового собеседника. Но убедиться все-таки хотелось.
-О магах? — Валерьян от души расхохотался. — Ну, себя я вполне уважаю, если на то пошло. А вот о политике Башни я сказать так не смогу при всем желании.
-Себя...погодите, вы... — Алеев невольно сделал шаг назад. — Вы...тоже?
-Да, — обладатель несуразного берета резко посерьезнел. — Люблю наблюдать, как вытягиваются ваши лица, когда вы это слышите. Вас учат нас бояться и ненавидеть, но кем бы вы без нас были? Кем бы был Директорат, если бы в нем не было ренегатов из Ассоциации? Вижу на вашем лице понимание, это хорошо. А теперь пойдемте.
-Куда? — оправившись от удивления, пробормотал Алеев.
-Не заставляйте меня сомневаться в ваших способностях соображать и быстро реагировать, — ядовито произнес Валерьян. — В белый сектор, конечно же. Как я уже сказал, полковник умудрился найти мне занятие на целый день, а так как я застрял тут минимум на три, то хочу хотя бы посмотреть, как обходятся с моими новыми игрушками. Заодно и вам кое-что покажу, как полковник просил. Ну, что вы стоите-то? Или будущему контролеру нужны все эти солдафонские звания и приказы, чтобы начать шевелиться?
-Вы сказали о чрезвычайной ситуации, — хмуро ответил Алеев. — Я имею право знать. Как...как будущий контролер.
-Что ж, хорошо, — пожал плечами маг. — Сигнал из Астрахани. Кто-то с чем-то доигрался. Вероятно, серьезный случай одержимости, вероятно, несколько бесноватых магов, вероятно, все очень плохо. Штабу сейчас приходится оперировать только вот такими вот "вероятно", потому как местная ячейка перестала выходить на связь почти сразу после отправки сигнала о помощи. Между нами говоря, это была та еще истерика. Пока что всему этому бардаку присвоен третий уровень...ну вы знаете, со второго считается разумнее стереть с лица земли весь город, чем вмешиваться малыми силами. Через час вылетают две группы для локализации и ликвидации прорыва, если таковой имеет место. Между нами говоря, стоит заготовить побольше мешков для трупов.
-Полковник в курсе? — нервно спросил Алеев.
-Конечно. Говорит с бойцами в большом зале. Ох уж эти его речи, — язвительность прямо-таки сочилась из каждого слова Валерьяна. — Кстати, угадайте, кто пойдет первым эшелоном. Правильно, те из вашей группы, кто завалился. Это дешевле, чем стирать память, не находите?
-Что? — глухо произнес Алеев.
Нет. Это не так, это не может быть правдой, это попросту глупо...их все это время и стрелять-то толком не учили, только командовать — контролер сидит вдали от боя, контролер имеет свою, не менее важную задачу — так им говорили раз за разом...
Не обращая никакого внимания на мага, Алеев кинулся к дверям соседней каморки, забарабанив по ним со всей силы. Глухо. Еще одна дверь, еще один град ударов. Тишина, только тишина была ему ответом, но остановиться он попросту не мог — бегал от одной двери к другой, выкрикивая имена тех, кого за эти месяцы уже почти начал ненавидеть, от кого готов был к любой подлости...
И кого увели на почти что гарантированную смерть, даже не сказав об этом тем, кто остался.
-Они...все...
-Их подняли раньше, чем вас троих, прошедших предпоследние экзамены. И перевели. У нас в последний месяц и так кавардак, резервов мало, — маг говорил совершенно спокойно, с какой-то ленцой в голосе. — Да хватит вам так убиваться. Забрали и что? Это ж ваши конкуренты, все до единого. Вам радоваться надо...
-Радоваться? — огрызнулся Алеев. — Чему? Что это не меня разбудили ночью, сказав, что я не прошел? Что это не меня теперь в мясорубку кинут?
-Ну, хотя бы этому, для начала, — спокойно кивнул маг. — Эй, да куда вы...
-В большой зал. Хочу их увидеть.
Хочу попрощаться, пока еще не поздно...
Большой зал оправдывал свое название до конца: это огромное помещение, воздух в котором вечно казался даже холоднее, чем на улице — пока не успевали надышать, конечно же — ярко освещалось множеством ламп дневного света, закрепленных под потолком металлическими решетками. Обставлено помещение было довольно просто: бесконечные ряды стульев и скамей, небольшая, совсем даже не высокая сцена с небольшой трибуной, с которой обычно читали лекции, зарешеченные окна, потрепанный флаг на стене и несколько автоматов для продажи воды, загнанные по углам. Сейчас зал был полон — ни одного свободного стула или кресла уже не осталось, а на скамьях теснились десятки солдат, многие из которых уже получили оружие. Ввалившийся в помещение Алеев с трудом протолкался мимо рассевшихся на подоконниках и толпящихся у входа людей, после чего нашел себе небольшой свободный участок справа от последнего ряда. Судя по тому, что свет сейчас чуть-чуть приглушили, он успел как раз вовремя — глава "Атропы" уже направлялся сюда.
Хлопок дверей и, почти сразу же — грохот отодвигающихся стульев, дружный приветственный рев многих и многих глоток. Глава Площадки Два поднимался на свое место. В который раз Алеев поражался, как же много власти было за этой с виду неуклюжей, неповоротливой фигуркой, какое уважение и трепет вызывал этот маленький толстый человечек у всех без исключения, от совсем зеленых новобранцев, лишь недавно оказавшихся в 133-ей армии до самых отмороженных убийц и прожженных ветеранов Ленинградского Клуба. Авторитет его был непререкаем, полковник был настоящей легендой — и Алееву была известна лишь малая часть того, из чего эта легенда строилась.
Глава "Атропы" вперевалочку добрался до трибуны и словно по команде все голоса смолкли — слышно было лишь дыхание, бряцанье оружия и нервный скрип стульев. Когда же он заговорил, то угасли и эти звуки.
-Человека многие считают слабым, — глубокий голос полковника разносился по большому залу. — Человек рождается без клыков и когтей, человек рождается хрупким и беззащитным. Он не может похвастаться тем, что умеет дышать под водой или, скажем, летать. Он не может залечить свои раны, обратив время вспять и он не может сотворить огонь или призвать ветер из ничего, просто обратившись к миру и коснувшись прописанных в нем с начала времен законов, по которым он существует. Человек не продержится и нескольких минут в бою с вампиром и не может, за редчайшими исключениями, сопротивляться магии, направленной на то, чтобы его подчинить. Человека многие считают слабым. Хотите знать, что думаю я? Страшнее человека нет ничего, — голос полковника, кажется, стал еще громче. — Представьте себе, что где-нибудь вне Земли есть жизнь. Представьте, как человек выглядел бы для такой жизни. Мы дышим разъедающим газом, мы пьем самый сильный природный растворитель. Когда мы охотимся, когда мы кого-то преследуем, мы не остановимся, пока не загоним свою жертву до смерти. Мы в состоянии жрать почти все, что найдем, значит, во время нашей охоты нам не придется отвлекаться на поиски какой-то особой еды. Если мы не нашли себе еды — пускай, наши тела попросту будут есть сами себя — и нам опять-таки не придется останавливаться на своем пути. Мы ходим прямо, у нас не так много волосяного покрова, как у других животных, и мы можем легко избавляться от излишка тепла в наших телах, что, в свою очередь, значит — наша охота не будет прервана, вне зависимости от того, сколько времени она занимает и с каким климатом нам приходится справляться. Если наша жертва сопротивляется, мы можем выдержать просто невероятное количество ран. Мы можем потерять конечность, можем потерять почти половину своей крови и мы все равно будем жить. А еще мы настойчивы. Дьявольски настойчивы, я бы сказал. Все наше существование с древних времен — это настойчивость, упертость, живучесть и способность переносить лишения. Неважно, какой ценой. Человека пытались погубить хищниками, но он выжил. Человека пытались заковать в лед, но он выжил. На человека снизошла чума, но он выжил. Все потому, что более настойчивой твари, чем человек, попросту не существует. Мы ставим себе цель и выполняем ее, точка. Именно этот инстинкт довел нас до сего дня. Именно он живет в нас и поныне.
Руки главы "Атропы", побелевшие от напряжения, вцепились в трибуну. Старые глаза обводили взглядом безмолвный зал.
-Человек рождается без клыков и когтей, поэтому он кует их для себя из железа. Человек не умеет летать, поэтому он строит для себя машины. Человек страшен, потому что его нельзя остановить, а его нельзя остановить, потому что для него нет правил. Этим он сильнее и хуже любого другого животного, когда настает время сражаться. В это время им движет лишь одна идея — другой должен умереть, чего бы это ни стоило. Можно терпеть боль, можно терпеть унижение, можно, в конце концов, умереть, вот только нельзя одного — останавливаться. И человек никогда не останавливается. Во время осады Тира Александр Македонский оказался в практически безвыходном положении, но вместо того, чтобы повернуть назад, он построил насыпь длиной больше километра, чтобы добраться до своей цели. Цезарь вторгся в Италию всего с одним легионом, превратив политический конфликт в гражданскую войну, но уже вскоре установил единоличную власть. Наполеон, на время сделавший свою страну главной державой на континенте, был вынужден написать акт об отречении и направиться в ссылку, но бежал, едва возникла возможность, и триумфально вернулся, пройдя до Парижа без единого выстрела. Не так давно, в шестьдесят первом, человек оказался в космосе, а спустя всего восемь лет люди стояли на поверхности Луны и смотрели на Землю. Почему? Я уже сказал. Просто потому, что человеком была поставлена определенная цель. Когда-то не было железных дорог. Когда-то не было самолетов. Когда-то — не так давно — мы не могли вырваться за пределы планеты. Но мы никогда не останавливались, хотя Земля пыталась остановить нас далеко не единожды. Времена меняются и со временем мы стали лишь сильнее. Человек страшен — он сожрет все, словно саранча, а что не сможет сожрать — уничтожит, чтобы не досталось врагу, зароет в землю или же попросту разотрет в порошок. Человек не остановится никогда. Земля, наша жестокая мать, раз за разом пытавшаяся с нами сладить, проиграла эту битву. У нее кончились карты, а наши ей крыть уже нечем. Но то, что мы уничтожаем ее, вовсе не значит, что мы — зло. Это значит лишь то, что она слишком слаба, чтобы защитить себя от нас, а слабый не получит ничего. Человечество уже унаследовало Землю, и когда мы с ней закончим, мы пойдем дальше и заберем себе звезды. И сотрем в пыль все, что посмеет стать на нашем пути. Так неужели вы, знающие, что так будет, непременно будет, должны бояться крови и смерти? Неужели вы, называющие себя людьми, должны бояться того, что мир бросает на нас в последних попытках отсрочить свою агонию? Неужели вы, люди, позволите себе остановиться?
В зале становилось душно, эта духота мешала думать — она и эта, казавшаяся бесконечной, речь главы "Атропы", каждое слово которой словно вбивалось в уши острым гвоздем.
-Нет. Мы никогда не остановимся, и я скажу вам, почему. Когда в твой дом приходят и говорят, что ты здесь не нужен, когда говорят, что твой век прошел или же вообще никогда не начинался, когда говорят, что ты лишь материал для опытов, или того хуже, просто еда — агрессия, которой некоторые зря боятся, была, есть и будет единственным верным путем, которым можно следовать. Я не считаю правильным уступать. Я бы не уступил даже тому, кто мог бы прямо сейчас сделать планету чище и полететь к другим мирам, если бы он не был человеком — это вопрос выживания, и занимать второе место непозволительно. Так неужели вы думаете, что я когда-нибудь уступлю тем, кто вовсе не видит в нас равных, кто смеет ставить нас ниже себя? Кто думает, что до скончания времен сможет пировать на наших страданиях, душить в нас мысль и волю? — лицо главы "Атропы" расплылось в хищной ухмылке. — Никогда. Этот мир наш, и нас не волнует, что он сам может считать иначе. Вопрос выживания, как я уже сказал. Другой должен умереть. Завтра погибнуть может любой из вас, завтра погибнуть могу я и прекрасно это понимаю. Но человек жил и будет жить всегда, и поэтому во мне нет страха! Поэтому мы их не боимся!
Взорвавшийся аплодисментами и криками зал поплыл пред глазами Алеева. Дышать было почти нечем, некуда было отойти, некуда было приткнуться. Три часа на сон, чертовы три часа на сон. А теперь еще и это...он определенно сейчас рухнет где-нибудь здесь и его затопчут...
Чья-то тощая рука дернула Алеева за плечо. Развернула в сторону.
-Ну что, наслушались? — ядовито поинтересовался Валерьян. — Быть может, хоть теперь не будете бегать?
Загнанная в угол девушка сражалась отчаянно. Была она не особо высокого роста, одетой в какой-то поношенный, мешковатый спортивный костюм. Короткие рыжие волосы разметались по вспотевшему, в ссадинах и кровоподтеках, лицу. Уставшие руки сжимали два старых крепких меча, рукояти которых служили при необходимости ножнами друг другу. Сейчас такой необходимости нет, зато есть резон пускать кровь. Крови этой она за последний час пустила уже столько, что песок, которым обильно присыпан пол в тренировочном зале, уже набух от красного сока.
Существо, идущее на девушку, похоже на человека — с расстояния метров в двадцать, если лицо прикрыть. Сутулая, корявая фигура с непропорционально развитыми членами: левая рука короче правой, а на правой восемь пальцев вместо положенных пяти — лишние висят вдоль кисти, словно щупальца, безобразная лысая голова, похожая на обтянутый серой кожей измятый, чуть спущенный мяч, злые глазки-щелочки, хлюпающий провал на месте носа и искривленный на сторону губастый рот с выпяченной вперед нижней челюстью. Ковыляя по залитому кровью песку, уродец в серой робе с номером на спине рычит что-то нечленораздельное — глотка его превращает простое вроде бы слово в растянутое глухое "убыыыыт", и с этим криком, полным животной ярости, существо кидается на жертву, замахиваясь ошипованной дубинкой.
Быстрое, почти неуловимое движение — и вот владелец дубинки уже валится своим жутким лицом в песок, заливая его кровью. Приподнимается, пытаясь встать, но уродливые руки не в состоянии поднять рассеченное тело. Существо начинает рвать кровью, оно корчится на песке, загребая его своими длинными неумелыми пальцами. Рыжая девушка делает пару шагов назад.
Пронзительный свисток. Дыра в потолке раскрывается и вниз, обдирая руки о грубые веревки, спускаются еще три существа в серых робах. Стоны умирающего товарища их не волнуют нисколько — переглядываясь своими мелкими глазками, они отстегивают от простеньких поясов увесистые дубинки. Мыча и хлюпая носами-провалами, обильно капая на пол слюной, три твари, каждая из которых на лицо не менее ужасна, чем их неудачливый предшественник, ступают к девушке — осторожно, неторопливо, разбрасывая в стороны красный песок.
