Углядев — или, скорее, услышав — его в дыму, наперерез кинулось какое-то тело: выстрел Эрика согнул его пополам и бросил в пыль. Уцепившись рукой за ободранный подоконник, где был закреплен здоровый на вид пулемет — Грей продвинулся еще немного вперед, и, наконец, увидел.
У внушительных размеров инвалидной коляски — или чего-то похожего — склонился какой-то высокий, коротко стриженый человек с зажатым в руке пистолетом — другая рука его отчаянно совала в лицо сидящему в кресле существу дыхательную маску на толстом перекрученном шланге. Русский почувствовал приближение Эрика еще раньше, чем тот успел направить оружие в нужную сторону — и, пусть выстрелы и прозвучали практически одновременно, первым все-таки оказался он.
Скулящие пули взрыли пол и выбили крошку из стен. Если бы у Эрика было время, он бы, несомненно, оценил иронию происшедшего: что он, что русский оказались настолько напряжены, настолько взвинчены этой бойней, что, разрядив в считанные секунды свое оружие, поразили кого угодно, но только не друг друга.
На иронию, впрочем, времени не оставалось.
Русский был довольно предусмотрителен — доказательством тому служил запасной пистолет, что он стремительно рванул из кобуры, надеясь завершить начавшийся так позорно для них обоих поединок. Но Эрик уже сделал свой ход. Бросившись вперед подобно разъяренному быку, он всем весом впечатал русского в кресло, что не упустило возможности завалиться на бок — следом полетели сам Грей, упустивший оружие противник и какая-то опутанная проводками чахлая девка, что захлебывалась жутким, рвущим горло кашлем.
Несколько секунд форы Эрик использовал с лихвой: со всей силы приложив русского головой об пол, он навалился сверху, сжимая окровавленные пальцы на его глотке. Опухшие, слезящиеся глаза не видели ровным счетом ничего, кроме мутных пятен, но это было не так уж и важно — важным было продолжать давить.
-Закончу с тобой, будь уверен — отдеру твою увечную сучку в каждую дыру, — захлебываясь частью от дыма, частью — от бешенства, выплюнул Грей в морду отчаянно отбивавшегося русского. — А потом набью в ней новых дырок. И буду их трахать до тех пор, пока ее милый трупик под завязку не...
На затылок Эрика обрушилось нечто, по силе сравнимое с ударом молота. Даже не успев толком удивиться, он повалился вперед, в гостеприимно распахнувшую свои объятья чернильную тьму.
Лондон.
Едва заметная крошечка осколка призывно мерцала. Не в силах отвести от нее завороженный взгляд, Герда дышала так прерывисто, словно тело ее с неохотой вспоминало о том, что вовсе должно заниматься чем-то подобным. Кай, храня молчание, протягивал ей открытую ладонь с осколком — оружие в другой руке его оставалось направленным в сторону Неус.
Амальгама из последних сил сопротивлялась терзающей ее мучительной лихорадке. Дело было не в одних Цепях, что разгоняли по телу жаркие волны боли, дело было даже не в том, что в равной степени страшно было как вглядываться в лицо Кая, так и прекратить на него смотреть, выискивая все новые и новые следы общей неправильности, вызывающей неподдельное отвращение.
С силой, чей проводник стоял сейчас в двух шагах от нее, невозможно было договориться, ее невозможно было в чем-либо убедить. Возможно, ее в равной степени невозможно было и одолеть...но так ли обстояло дело и с эмиссаром? Слова зеркальных дел мастера, переданные ей Катом, всплыли в памяти как нельзя вовремя.
Были и другие. И если она верила в те слова, верить определенно следовало и в то, что стоящее пред ней существо было уязвимо — и речь шла далеко не о ранах телесных.
Что-то должно было остаться. Что-то, пусть даже опустившееся на самое дно, забитое и законопаченное так хорошо, что хозяин никогда в жизни бы больше этого не отыскал без посторонней помощи. Что-то человеческое — ведь он был когда-то человеком, этот глашатай потаенной боли всех людских душ? Что-то человеческое...самая малость, самая крупица, пусть даже бы размером с этот проклятый осколок...
На мгновение, лишь на мгновение, она почувствовала, что слова Кая, возможно, были правдивы. Чем еще могла быть эта наивная даже для ребенка вера, кроме слепого оптимизма, кроме очередной лжи, которую она так старательно пытается скормить себе, и лишь для того, чтобы...
Встретившись взглядом с Каем, она прочла в этих страшных глазах куда больше, чем хотела. Он знал. Он не мог не знать. И чтобы безошибочно находить и ударять в самое больное место, ему не нужны были никакие ключи от чужих мыслей — зачем, когда для него открыты были сами души, пусть и представая в самом неприглядном, самом уродливом и ущербном виде? Ошибкой было уже вступать в разговор с ним, ошибкой было предоставлять ему такой отличный шанс заразить сомнениями, подтолкнуть к тому, чтобы принять его правду — или сдаться ей, оборвав свою жизнь...
Он знал, пусть так. Но ведь и он когда-то был человеком...
-Пришло время, Герда, — тихий голос Кая заставил Неус вздрогнуть вместе с той, к кому сейчас он обращался. — Время исполнить обещание.
Весь мир Герды сжался сейчас до размеров сверкающей песчинки, что ждала ее, что манила ее, что была — верно, как же верно — обещана ей уже так давно. Нужно было лишь протянуть руку и взять дарованный ее душе спасительный билет в место, свободное от боли и тревог, нужно было лишь протянуть руку и коснуться, как тогда, посреди белого безмолвия, его руки. Ей казалось непростительным любое промедление — и вместе с тем она никак не могла заставить себя сделать ту малость, что должна была быть проложена лишь ее волей, а не чьей-нибудь другой.
Но отчего? Неужели ее, столько лет уже знавшую правду, успевшую привыкнуть, срастись с нею, не просто поверить, но принять — смутили речи этого глупого существа с красной кожей, что из одного ослиного упрямства цеплялось за свою жизнь — когда каждая человеческая жизнь была лишь источником боли, лишь острой иглой в его сердце? В сознании ее всплывали долгие холодные вечера, в которые Кай открывал ей правду — горькую и неприглядную, но заслуживающую того, чтобы мир познал ее до конца — и среди прочих слов вспомнились и долгие рассказы о том, кто окружает их ежечасно, ежесекундно, кто скрывается под масками, глядеть сквозь которые способен лишь тот, кто принял правду вместе с осколком. Сомнения, что пробудила в ее душе Амальгама, словно шелуха, слетали прочь. Это воплощенное уродство ведь что-то сделало с ней, разве не так? Обратило против нее какие-то гадкие чары, запрятанные в ее дурацком одеянии — и все единственно для того, чтобы смутить ее, заставить оступиться и отступить. Заставить причинить боль ему и вернуться в число чудовищ, что терзали его каждый миг...
Амальгама что-то говорила, но Герда больше не слышала слов — они попросту потеряли для нее всякий смысл. Вначале неуверенно, но с каждой секундой все смелее и смелее, она потянула руку за осколком.
Нужно было последнее доказательство. Нужно было убедиться.
Дрожащие пальцы коснулись осколка.
Это смешное, это глупое забинтованное создание кинулось ей наперерез, кажется, что-то крича, но в мире Герды больше не осталось ненужных звуков. Не слышала она и выстрела, которым Кай отогнал Амальгаму назад, кажется, что-то сказав той...последний раз взглянув в лицо Кая, она почувствовала, как шевелятся ее одеревеневшие губы.
-Весь мир...
Да. Весь мир. Весь мир в награду для ее души. Мир бесконечного покоя.
-...и пару новеньких коньков в придачу, — прочла она по губам Кая.
Когда осколок вошел в глаз, из него выкатилась, пробежав по щеке, одна-единственная слезинка.
Герда, впрочем, ее уже не почувствовала.
Ширнесс.
Фамильяра загнать в угол вышло не сразу. Несколько бесконечно долгих минут мелькали пред глазами почерневшие от копоти стены домов, стучали в ушах казавшиеся сейчас такими далекими выстрелы — все меньше и меньше...
Об этом я подумаю через три часа.
Столб живого пламени шел за ним, убыстряясь с каждой секундой. Едва не настиг в паре узких проходов, там, где пришлось бросить автомат. Едва не испепелил его парой мгновений позже, когда Лин вынужден был показаться противнику на глаза.
Из пламени долетали крики и смех — наверное, магу даже нравилась вся эта беготня. Ему достаточно было лишь быстро шагать, подливая сил в единожды раскинутые чары, тащиться вперед и сносить все на своем пути.
Юрий задыхался. Без маски перемещаться в этом дымном царстве было попросту нереально, но и она добавляла своих мучений — нестерпимый жар, муть в глазах, целые ведра, наверное, хлюпающего пота...
Предпоследняя из оставшихся у него гранат нисколько не повредила магу, равно как и все прошлые — зато вот обломки, завалившие едва заметный с первого взгляда коридорчик меж домами, оказались весьма кстати. Черное пятно, что улепетывало от Лина все это время, с почти невозможной ловкостью избегало каждый раз его пуль, но Юрий и не рассчитывал особо задеть фамильяра на бегу, лишь гнал его туда, откуда оставался единственный путь — через его изодранный труп. И когда тварь влетела в тупик, едва не врезавшись мордой в обшарпанную кирпичную стену, он уже был в трех шагах позади. Уже упал под ноги разряженный пистолет, сменившись огромным ножом с тяжелым лезвием.
Собак Лин никогда особо не любил — а те, что ему встречались, чаще всего отвечали взаимностью. Откровенно говоря, на Второй площадке видал он псов и побольше, но вот такой злобы в глазах не встречал еще ни у одного. Зверь, по всей видимости, тоже впервые увидел кого-то, чье лицо словно бы отсутствовало, скрытое за ничего не выражающей серой маской. Кого-то другого, наверное, это бы несколько смутило. Но только не этого пса. Уши прижаты, клыки оскалены...весь подобравшись, застыл он перед прыжком. Он даже не рычал — лишь хрипел тихо-тихо и обильно пускал слюну, точно бешеный. И переводил остекленевший свой взгляд с ножа на серую маску.
За мутными стеклами вспыхнули молочно-белые огоньки. Зверь прыгнул долей секунды раньше — так быстро, как не бросалась на Лина еще ни одна собака. Импульс уже ушел в цель, но Юрий знал — боль просто не успеет разойтись до конца по этой размазавшейся в воздухе черной, с вздыбленной шерстью, туше, просто не успеет вовремя сбить на землю эту летящую на него страшную пасть, страшные глаза. Знал еще до того, как прошептал нужные слова.
Но на боль в этот раз он ставку почти и не делал.
Его проклятье лишь выиграло время, выиграло те ничтожно малые крупицы его, которые отделяли Юрия от крови, бьющей из собственного разорванного в лоскуты горла. Лишь самую малость притормозило зверя, пусть и не прервало его бросок, а удар — тяжелым, обитым железом сапогом в самую морду — нанес он уже сам. Фамильяр, издав какой-то странный жалобный звук, отлетел до самой стены, захлебнувшись начисто так и не начавшимся воем. Волна ослепляющей боли, прокатившаяся по телу, терзала пса не очень долго: лезвие, мелькнувшее пред глазами, что налились теперь не злобой, но страхом, положило конец и разгоравшейся агонии, и всему остальному.
Где-то позади орал во всю глотку маг — выл ничуть не хуже своего зверя. И если крик тот был связан не только с потерей наблюдателя как такового, но значил нечто большее...если можно было на это сделать расчет...
Выбор вариантов все равно был не очень велик — и хотя бы потому стоило попытаться. Занявшись отделением лохматой головы от все еще подрагивающего под его ножом туловища, Лин почувствовал нечто сродни холодному удовлетворению.
Теперь — если только он не ошибся — бой пойдет уже по его правилам.
Утомительная кровавая игра продолжалась полным ходом. Анна не могла вспомнить, когда последний раз уходило столько сил и времени на одного-единственного врага — впрочем, в своем нынешнем состоянии она вряд ли вспомнила бы и собственное имя. И вряд ли бы тому сильно расстроилась — ведь имена, равно как и все прочее в этом мире, давно уже потеряло всякий смысл. Смысл имели лишь две вещи — держаться за спиной этой здоровенной суки, чертовски подвижной для человека своих размеров, и резать, резать...
Обе они выдыхались — то было ясно как день. Тяжело дыша, вновь и вновь они поднимали ножи и Ключи, вновь и вновь на теле Шепот появлялись глубокие порезы, вновь и вновь клинки ее не достигали ничего, кроме раскаленного воздуха. Да и был ли где-то еще здесь воздух? Один сплошной дым...
Обе они выдыхались, то верно, но Анна все еще могла рассчитывать на костюм — раз за разом впрыскивал он в кровь что-то, бывшее, наверное, дистиллятом чистого бешенства, раз за разом спускал — нет, сбрасывал через все ступеньки — ее по эволюционной лестнице до первобытного страха и неугасимой животной ярости. И только потому Вторая все еще была жива. Только потому она все еще не сдавалась — в ее сознании просто не осталось такого слова. Как и вообще каких бы то ни было слов.
Только желание резать и жить. Разве нужно было человеку что-то еще?
Еще одна рана — в этот раз прямо по руке. Ее противница отступила на шаг, роняя один из Ключей. Кровь запятнала стены...стены...
Какого дьявола творилось со стенами?
Коридор вокруг шел трещинами и плевался целыми клубами бетонной крошки. Ее становилось все больше и больше — настоящие серые облака, что сбивались друг с другом, стремительно раздуваясь, будто на дрожжах. Анна кинулась вперед — единственное, чего она сейчас желала, это прикончить эту треклятую дылду — но непроглядная серая туча ринулась прямо на нее, начисто забивая линзы, дыхательные и слуховые фильтры.
Взревев от ярости, Притворщик прокладывала себе дорогу вперед, нанося и отражая удары на один только звук, и то уже едва слышный. Ответный удар, пришедшийся в живот, отбросил ее назад, на пол, скручивая внутренности в пружину чистейшей боли: когда та пружина распрямилась, Анна, скорчившаяся теперь на полу, едва успела сорвать маску с лица — лишь это не дало ей захлебнуться рвотой.
По ушам колотили чьи-то тяжелые шаги. Сейчас...сейчас...надо встать...надо...
-Ne, — устало прохрипел кто-то над самой ее головой. — Potrebujeme ji nazivu (1).
Корнелиус Альба давно уже перемахнул черту, обозначенную как "бешенство" — то, что начиналось за ней, вряд ли вообще имело название. Ярость застилала глаза почище любых стен огня, что он гнал перед собой, ярость давно уже разлилась в его сознании кипящим морем, в котором потонуло без остатка все остальное.
Дьявол забери Людвика, который не нашел ничего лучше, чем бросить его, будто сквозь землю провалившись — что это было, интересно, месть за то старое совместное дельце? Дьявол забери и этих распроклятых русских, что палили по нему из каждой щели, не давая ни мгновения продыха — вынужденный, наверное, добрых минут пятнадцать поддерживать не самые-то простые чары, он уже начинал задыхаться. Бессильная злоба на самого себя тоже нашла место в общем котле: годы, как ни крути, брали свое, и не имело ровным счетом никакого значения, сколь ловко магу удавалось скрывать свой истинный возраст — невыносимо горькая истина всплывала на поверхность каждый раз, как дело доходило до драки. Он уже совсем не тот — и винить стоило лишь себя, так беззаботно, так безоглядно бросавшего в топку силы, которые, как и свойственно молодости, считал когда-то бесконечными. Расплата — крайне жестокая тварь, и — того не отнять — крайне пунктуальная. Который раз она уже приходит точно в срок, нарядившись в чудовищную, плывущую по каждой цепочке в теле, боль? Который раз уже является в виде позорной старческой одышки, жара в голове и пучка острых игл, терзающих готовое в любой момент надорваться сердце? Который раз он будет врать себе, что ничего не изменилось, что жизнь башенного охотника, оставленная слишком поздно, не успела нанести непоправимого вреда его телу — да что уж там, и всему остальному за компанию?
