Неба больше нет, небо — одна сплошная цель. Переведенные в автоматический режим зенитные ракетные комплексы стремительно растрачивают боезапас: каждый снаряд, каждая ракета, достигая спавшего на Вторую Площадку полога из визжащей плоти, пробивают в нем огромные зияющие дыры — но те почти мгновенно затягиваются новыми и новыми телами. Облака снижаются, комьями валятся вниз вместе со снегом и кровавым дождем, у самой земли распадаясь на мелкие стаи тварей с перепончатыми крыльями, мускулистыми лапами и вытянутой зубастой пастью. Облепляя, словно мошкара, станции обнаружения целей, выворачивают из боевых машин радары, заливают кислотой двери, не замечая потерь, забивают собою пусковые установки, приводя к преждевременным взрывам. Вырывая целые полосы металла, пробиваются внутрь, к экипажу. В столбах крови и черной пыли рвутся гранаты, визгливые сверла пуль буравят плоть. В ответ со свистом летят костяные иглы, лупят струи кислоты — выжившие после первых залпов стремятся оттащить раненых товарищей прочь, с ужасом видя, как в ранах уже вовсю резвятся крохотные черные жучки, желающие зарыться поглубже внутрь.
За взрывами почти не слышно криков. Отпав от "Левиафана", десантные катера набирают ход. Но и от берега что-то отделяется: гладкие металлические сферы чуть больше метра в диаметре выпрыгивают из-под воды десятками. С тихими щелчками открывают "глаза" — залитые желтым светом линзы по две пары на каждый шар — и, покачавшись на волнах, взмывают в воздух, повисая в считанных сантиметрах над водой. Не проходит и малой доли минуты, а шары — новые все всплывают и всплывают — уже несутся наперерез потоку плоти, оставляя за собой струи пены. Первая волна, войдя в контакт с тварями, взрывается с оглушительным треском: начиненные снарядами из белого фосфора, сферы наносят армии Могилы колоссальный урон. Едкий белый дым стелется по воде, удушливые газы приканчивают тех, кто пришел на смену разорванным чередой взрывов.
Но это только начало.
Шаров все больше. Эти уже не спешат детонировать при контакте: каждая сфера — настоящий вихрь острейших лезвий. Они не несутся вперед беспорядочной массой, как пушечное мясо могильных магов — стремительно перестраиваясь в боевой порядок, конструкты врубаются в наползающую на берег лавину плоти, и, проходя сквозь нее легче, чем нож справился бы с чуть подтаявшим маслом, рвутся дальше и дальше — к целям, которые действительно имеют значение.
"Водомерки" не были изобретением "Авроры" — идея конструктов досталась ей по наследству от первого из врагов Клуба. Отношение к творениям Серафима Бладберга издавна колебалось от умеренно негативного до откровенно враждебного: большинство оставшихся от мага материалов было либо уничтожено, либо помещено в карантин, на работу с уцелевшими проектами — наложено вето, да и сама персона его оставалась почти что табуированной темой для обсуждений. Лишь случай вырвал этот конкретный проект с пыльной полки — и лишь личная заинтересованность кого-то из членов Директората стала причиной того, что ему дали в итоге зеленый свет. Там, где изначальному автору не хватило ни средств, ни времени, Первая Площадка существенно доработала и развила старые идеи, подарив в итоге Второй заново рожденное детище безумного барона — едва ли не более смертоносное, чем в его собственных замыслах.
Разделившись на несколько бритвенно-острых клиньев и четко сохраняя строй, конструкты прорезали себе дорогу к десантным судам. Вот очередной ряд, получив команду оператора, детонировал — и разметал по воде несколько сотен тварей, ошпарив, обварив и опалив насмерть вдвое, если не втрое больше. Брошенные наперерез стаи гибли одна за другой — "водомерки" же, быстро оставив их позади, нацелились, наконец, страшной стальной стрелой на истинную свою добычу.
И устремились к ней.
Часть десантных катеров была открытыми — от воды и снега скорчившихся внутри людей не спасало решительно ничего, равно как и от пуль со снарядами. Бешено вращаясь, конструкты налетели на них, врезаясь в свои цели, словно пушечные ядра, в мгновение ока прогрызаясь сквозь металл и превращая спрятавшихся за ним людей в визжащие от боли измочаленные клочки плоти. Сбитые редкими успешными попаданиями — большинство выстрелов в тесноте и панике приводили лишь к новым жертвам — "водомерки" взрывались, и к воплям изрезанных, иссеченных, истекающих кровью рыцарей добавлялся вой сгорающих заживо.
За взрывами криков почти не слышно. Но эфир ими переполнен.
-Сверху, сверху!
-Да стреляй же!
-Господи, откуда...
-Мы под обстрелом, укрыться негде!
-...Лукас Риттер, сержант Шмиц убит, они все...
-Назад, твою мать, назад!
-...мертвы, повторяю, все мертвы, у нас...
-Нас сбили, повторяю, один-семь сбит, мы...
-...заклинило, мне не выбраться, кто-нибудь...
-Вытащите меня отсюда, вытащите!
-...блокированы...
-...тут повсюду вода, что мне делать, кто-нибудь, что мне...
-Вражеские конструкты на...
-...вода прибывает, кто-нибудь, пожалуйста, кто-нибудь...
-Всемогущий, Всемогущий, говорит один-двенадцать, вражеские конструкты препятствуют высадке, у нас серьезные потери, маневрирование затруднено, запрашиваю разрешения на отход...
-"Офелия" уничтожена, как поняли, "Офелия"...
-...доклад о повреждениях...
Командный пункт тонет в криках, крики не замолкают ни на секунду. Рельефная карта, исчерченная красными, синими и черными полосами, едва поспевает за происходящим в реальности: хаотично разбросанные по ней точки вспыхивают и гаснут десятками, прогорают, как и жизни, за ними стоящие, в считанные мгновения, бьют по глазам, слепят глаза.
Епископ Юлиан Верт бледен как смерть, пот крупными гроздьями собирается на сморщенном от напряжения лбу, на дрожащих щеках, на подбородке, валится вниз, за тяжелый меховой воротник. Крики летят из черной трубки, зажатой в оцепеневшей руке. Крики доносятся из закрепленных на стенах колонок и устройств громкой связи. Крики ползут из раций. Больше, больше, больше...
Мысли путаются, скатываются в один безобразный клубок, словно клочья шерсти. Мысли лихорадочны и бессистемны. Мысли слишком запаздывают — ситуация меняется каждую секунду, и все, что он успевает придумать, тут же устаревает и становится совершенно бесполезным.
Карел Тис что-то орет в трубку. Майор Кутрик, хлопнув дверью, еще минуту назад выбежал куда-то вниз — а в кресле у стены невесть откуда объявился тяжело дышащий, сложивший руки на трости Герхард. Лароз о чем-то препирается с магистром, Стальная ведьма нервно курит, меряя шагами помещение, люди у раций кидаются беспорядочными приказами, а в ответ только одно — крики, крики, крики...
Все не так. Все не по плану. Все летит к чертям, а он не может выдавить из себя ни единого слова с того самого момента, как башенный фрегат взлетел на воздух, забрав с собою пятерых бойцов Батальона и дьявол знает сколько младших магов и людей. Все не так. Все не так, как он себе представлял, как должно быть, все не так, не так, не так...
-Верт!
Голос. Чей-то голос. Знакомый, но никак не вспомнить. Голос. Откуда этот голос? Зачем? Для чего?
-Верт, очнись!
Все не так. Трубка в руках холодная и скользкая, как змея. Огоньки на карте пляшут невпопад и гаснут, тают один за другим: тевтонцев стремительно выбивают, первая волна десанта угодила в мясорубку — и ручка крутится все быстрей.
-Они умирают, Верт! Черт тебя дери, сделай уже хоть что-нибудь!
Что-нибудь. Точно. Надо что-нибудь сделать. Надо подумать. Надо просто подумать. Это несложно. Думать. Думать. Стоп. Погодите-ка. А может...
-Верт! Отводи их! Отводи людей, Верт!
Нужно что-то сделать, но что? Никак не понять. Он не готов к такому. Его не учили. Ему не объясняли. Его битвы проходят совсем иначе. Его поле боя — кабинеты, коридоры, уложенные коврами, его оружие — вовремя пущенные слухи, подтасовка фактов, сплетни, доносы, отчеты. Это все не его. Это все — не к нему. Слишком быстро. Слишком шумно. Слишком...
-Верт!
Какая-то тварь вцепилась ему в плечи. Какая-то тварь трясет его, словно куклу.
А. Точно. Герхард.
-Да очнись же ты, проклятый кретин!
Получив звонкую пощечину, епископ отшатнулся, ударившись спиной о стол. Широко-широко распахнув глаза, он увидел, будто бы впервые, помещение, в котором находился. Увидел, что все взгляды прикованы к нему одному.
Но теперь это не радовало.
-Отводи их, Верт! — рявкнул Герхард. — Дай команду, живее!
-Отвести? — первое слово выбралось наружу с трудом, но с каждым следующим становилось все легче, с каждым новым по телу разбегался жар, с каждым другим возвращались к нему силы — и гнев, бескрайнее, безотчетное бешенство. — Отвести? Нет, нет...мы не можем! Мы не будем! Мы еще только начали!
-Епископ, при всем уважении, это...
Голос Тиса едва пробивался к нему сквозь крики. Но Тис не был важен сейчас, как не был важен и старый палач. Взгляд епископа искал кое-кого другого. Того, о ком предупреждали. Того, кто был виновен. Того, кто...
-Ты! Это все ты, ведьма!
Окурок, прокружившись в воздухе, спал на пол. Придавив его кончиком сапога, Августина сделала небольшой шажок вперед.
-Надо же, епископ, — голосом ледянее ветра проговорила графиня. — Вы додумались на целых десять минут раньше того срока, что я для вас отвела. Право же, настоящее чудо. Приношу свои искренние извинения за такую прискорбную недооценку вашего могучего интеллекта...
-Ты! Ты нас предала! — указующий жест получился откровенно жалким — выброшенная вперед рука епископа дрожала, как в лихорадке. — Ты нас всех...
-Вы повторяетесь, епископ, — усмехнулась ведьма. — Это все нервы или ваших запасов красноречия хватило лишь на напутственные слова своему храброму воинству?
Что-то неуловимо менялось с каждым новым словом. Кажется, становилось чуть холоднее. Кажется, пол и стены начинали понемногу подрагивать. Кажется — ему ведь только кажется, правда? — снаружи что-то скребло по корпусу...
-Неудачный выбор слов, — новый голос — хриплый, напряженный, бесконечно уставший — принадлежал Герхарду. — Предать можно друга или союзника. Но вы никогда не работали ни на кого, кроме себя.
-Сразу видно, в чьем черепе действительно наличествует мозг, — тихо кивнула Августина. — Откровенно говоря, Герхард, я ждала, что попробуете мне помешать. И, признаюсь, в большей или меньшей степени рада, что вам не удалось справиться вовремя. Поверьте, вовсе не потому, что мне так уж хотелось начинать всю эту грязь... — легкий жест в сторону обзорного окна, за которым грохотали разрывы. — Просто теперь мне нет нужды забирать вашу жизнь. Шансы у вас будут столь же равными, как и у всех прочих.
-Шансы? Какие еще шансы? — прорычал Верт. — Да ты отсюда живой не...
-Боюсь, что я все же покину вашу компанию живой и невредимой, — почти с грустью вздохнула графиня. — Или вы уже успели забыть договор, который был заключен со мной в Риме?
-Ты еще смеешь о нем поминать? Ты, кто его...
-Но договор не был мною нарушен. Неужели вы думаете, епископ, что меня не изодрала бы в клочья собственная Метка, если бы я только помыслила напасть на вас первой? Я и не нападала. Ни секунды о том не думала.
-Но...
-Пакет с информацией для Константина был составлен задолго до того, как я вынуждена была покинуть Союз. И уж конечно, до того, как заключила договор. Я не могла предать вас, поскольку, как верно заметил отец Герхард, никогда вам не служила. По условиям договора я не могла сообщить Клубу решительно ничего, не рискуя расстаться с жизнью, но в этом не было никакой нужды — ведь все, что было нужно, "Атропа" получила еще до моего прибытия в Рим.
У епископа затряслись губы.
-Вся информация о том, куда именно я вас приведу. Где подскажу начать атаку и какие средства использовать. Как уверю вас в том, что защита действительно снята...
-Но ведь ты ничего не знала! — плюнул Верт. — Ты не знала, кого мы пошлем! Не знала, сколько будет кораблей, людей, сколько...
-Конечно, нет. Но умение видеть будущее с легкостью заменяет обычная аналитика, — Августина пожала плечами. — А остальное довершила разведка "Атропы". Они знали, где вы будете бить, а чем и когда — выяснить для них труда не составило.
-Но купол...
-Они знали, когда вы придете. Знали, что я расскажу вам о внешнем куполе. И, едва флот явился, распахнули для него ворота, чтобы после захлопнуть за спиной.
-Но и вы рисковали, — старый палач, уже успевший вернуться в кресло, вновь заговорил. — Рисковали смертельно. Если бы купол не был отключен, если бы "Атропа" решила не пропускать флот внутрь, а сжечь его на подступах...
-То вы бы получили шанс отступить и вернуться позднее, — Августина сделала несколько осторожных шагов назад, к окну. — Вернуться в другом месте. Вернуться тогда и таким манером, что я уже не смогу ни о чем предупредить. Кто не рискует, тот не выигрывает. Константин решил рискнуть. Я тоже.
-Хорошо, — необычайно спокойным тоном протянул Герхард, закинув ногу на ногу — сверху оказалась та, что была протезом. — И что же теперь, графиня?
-Я ухожу, — ведьма развела руками. — Я ухожу, а вы остаетесь здесь и наедаетесь до отвала тем, что сами испекли. Я ухожу, а вы остаетесь здесь и пожинаете плоды. Я ухожу. А вы можете остаться и умереть...или выжить, как уж решит жребий. Я дала всем равные шансы. Всем и каждому.
-Даже им? — старый палач кивнул в сторону захлебывавшихся в крике раций. — Или они в уравнение не входят? Они — так, пыль под ногами?
-Кому-то вроде вас — и пытаться меня усовестить? — Августина чуть заметно улыбнулась, все дальше отступая к окну. — Что я, что вы — все мы приносим жертвы в час нужды. Все мы что-то сжигаем, чтобы самим не сгореть. К тому же, не я привела их на гибель.
-Ты хорошо все спланировала. Очень хорошо. Но ты не можешь не понимать, что эта ночь надолго, если не навсегда, изменит баланс сил. Сделает мир иным. Для всех нас.
-Герхард, — в голосе Стальной ведьмы чувствовалось утомление. — Мудрый человек, подобный вам, уже мог бы усвоить такую простую вещь. Я забочусь не обо "всех нас". А со мной, уверяю, все будет в полном порядке. Лучше править в аду, чем прислуживать на небесах.
-Du streichelst dir den Schwanz, du alte Ratte! (13) — рявкнул палач, резко вздернув вверх фальшивую ногу — и со всего маху ударил себя по колену.
Ведьма успела лишь моргнуть. С оглушительным хлопком протез распался и реактивная граната, вырвавшись, наконец, на свободу, в мгновение ока преодолела зал, настигнув свою цель. Взрыв сорвал со стен часы и устройства внутренней связи, взрыв выбил стекла наружу, взрыв разметал по углам с равной легкостью бумаги, осколки и людей.
-Благодарю тебя, палач.
Голос, что вырвался из клубов черного дыма, едва походил на человеческий.
-Спасибо, что развязал мне руки.
Прошла секунда — а может, целых две. И — уши собравшихся все еще были начисто забиты звоном — внешнюю стену сорвало в расцвеченную огнями ночь, сдернуло легко, словно намокшую бумагу.
