Оставалось еще окно. Не обращая более никакого внимания на Урсулу и ее окрики, Коррин было кинулся к спасительной дыре, выпрыгивать через которую точно было безопаснее, чем оставаться в свихнувшемся напрочь пространстве, но окно тут же растеклось по полу, как скверно прожаренный блин.
-Я...погоди... — закусив почти до крови губу, Урсула обводила напряженным взглядом беснующуюся комнату. — Я почти поняла, как...так, а что если этот кусочек вот сюда...Коррин! Осторожно!
Предупреждение едва не запоздало — дернувшийся было снова к дверям альбинос едва не оказался разрезан на несколько долей вместе с участком пола, на который ступил — и который теперь в разрозненном виде наполнил стены. Растворившись в воздухе, он появился уже в углу, в который и сполз по стене вниз головой.
На то, чтобы унять комнату, ушло еще добрых минут десять — но даже после того, как реальность прекратила выкидывать новые коленца, вид у нее не стал менее удручающим. Забившийся в угол Корррин пока не мог решить, что же было хуже — торчащие из подоконника ножки его кровати или же шкаф, нижняя часть которого вырастала теперь из потолка. Урсула Морольф, сидевшая сейчас рядом, на размышления времени отнюдь не теряла — последние десять минут она подробно и без лишней спешки высказывала Коррину все причины, по которым он чуть было себя не угробил. Причины эти заключались в том, что он был разиней. Простофилей. Растяпой. Шлепанцем. Садовой головой. Шляпой. Бестолочью. Недотепой. Дудкой. Раззявой. Калошей. Тетерей. Фетюком. Нет, последнее слово, кажется, было выдуманным. Или нет? Если даже и нет, то немецким оно точно не было — так говорил тот русский мальчишка из седьмой комнаты, которого привезли полгода назад. Тот, что еще забирался на крышу и кричал...как же там было — "свободу попугаям"? Или нет, погодите, он не был венгром?
Чтобы прервать поток мыслей, Урсуле пришлось отвесить себе звонкую пощечину. Это помогло не только вернуться в реальность, но и заметить, что там пребывал в полной мере уже и Коррин — он не ругался, лишь полным грусти взглядом осматривал комнату.
-Третий раз за год, — наконец, произнес он.
-Четвертый, — меланхолично поправила его Урсула. — Я не нарочно...
-Я знаю, — Коррин устало покачал головой.
-Ты ведь не будешь снова сердиться?
-Ты же знаешь, что нет...
Еще несколько минут томительного молчания.
-Коррин?
-А? — альбинос поднял голову.
-Покажешь еще раз ту шкатулку?
-Ну нет, — встрепенулся он. — Довольно с меня. Я тебе не балаганный фокусник!
-Детям же ты показываешь...
-Так то детям... — некоторое время глядя ей в глаза, он, наконец, с вздохом поднялся на ноги. — Ладно. Но ты поможешь мне здесь прибраться. И нормально, Урсула. Так, как убираются люди.
-Посмотрим, — проворчала та.
На то, чтобы найти шкатулку, ушло добрых десять минут — оказалась она в самом дальнем углу, под очередным обломком несчастной кровати. Установив ее на изуродованный подоконник и осторожно приоткрыв, Коррин коснулся причудливого механизма, прошептав несколько отрывистых слов.
-И что теперь? — шепнула приткнувшаяся рядом Урсула.
-Теперь не толкайся и сиди спокойно.
В крышку шкатулки с внутренней стороны было вставлено небольшое зеркальце. Осторожно сжав ее в руках, Коррин прикрыл глаза, которые — это Урсула успела заметить — подернулись туманной дымкой. Механизм крутился, но шкатулка, казалось, не способна была издать ни звука.
Она, конечно, знала, что это не так. Просто музыка была отнюдь не для них.
Первым на подоконник приземлился взъерошенный воробей, затем — две вороны. В зеркальце из шкатулки Урсула увидела себя, но не потому, что смотрела туда — просто сейчас на нее были направлены глаза птицы. Повинуясь очередному неслышному приказу, все трое сорвались с подоконника вниз и понеслись куда-то в сторону ограды.
-Раньше улов был получше.
-Что есть, — не открывая глаз, ответил Коррин. — Мне их отпустить, или хочешь посмотреть, что делается в горах?
-Если ты не слишком...
-Это мелочь. Ничего сложного. К тому же... — альбинос вдруг распахнул глаза и отшатнулся, едва не выронив шкатулку.
-Коррин? Что такое?
-На дороге... — удивленно произнес он. — Машина на дороге. У нас гости, Урсула.
Таксиста с достаточно крепкими нервами Асколь нашел далеко не сразу — лишь третий по счету согласился провезти их по извилистой горной дороге. Словоохотливый водитель постоянно прощупывал его на предмет дополнительного заработка, похвалив вначале немцев, что несколько месяцев сдерживали в этих горах наступление союзников, после неодобрительно отозвался об американцах с их бомбардировками, пустил, наконец, слезу по погибшим полякам. Ничего из этого ему не помогло — отбивавшийся от него в основном односложными и скупыми ответами Кат был погружен в свои мысли. Единственной мыслью, что его посмешила немного в пути, была мысль о том, как бы разъярился водитель, узнав, что вместо одного человека он вез двоих — расположившаяся на заднем сиденье Амальгама отнюдь не горела желанием появляться у кого-то на виду без лишней на то необходимости. Остановившись неподалеку от ворот, водитель с унылым видом принял причитавшуюся ему сумму, и, когда палачи выбрались наружу, осторожно начал сдавать назад — нужно было как-то развернуться и при том не улететь с узенькой дорожки в пропасть. Когда машина скрылась за поворотом, Неус сбросила покров из чар — и черные стекла ее очков-консервов уставились на Асколя.
-Я думала, этот человек никогда не замолчит. Хорошо, что не все итальянцы настолько болтливы...
-Это намек? — чуть улыбнулся палач.
-Быть может... — Амальгама пожала забинтованными плечами, поверх который был накинут привычный плащ. — Они извещены о нашем визите, Кат?
-Да, я звонил утром. Думаю, многие будут рады тебя здесь снова увидеть.
-Прошло столько лет... — Неус заметно погрустнела. — Боюсь, уже не осталось никого, кто бы помнил времена, когда я здесь работала.
-Я все еще жив, — подходя к воротам, произнес Асколь. — Или ты уже забыла, кто тебя отсюда выдернул?
-...и лишил спокойствия, — грустно рассмеялась Амальгама. — Конечно, нет, Кат. Не боишься, что я захочу вернуться?
-Честно? До дрожи, — хрипло усмехнулся в ответ палач. — Без тебя в группе останется всего одна работающая голова...
-Я передам Оскару, он будет польщен, — коснувшись кнопки звонка, Неус чуть улыбнулась — он угадал это по натяжению бинтов. — Я должна спросить, Кат. Это из-за того дела в Союзе, не так ли?
-Я бы соврал, сказав, что нет, — проворчал он. — Но еще и из-за того, что нас ждет впереди. Хотел бы использовать шанс — он вполне может оказаться последним...
-Грех уныния, я погляжу, все еще ходит у тебя в любимчиках.
-Что уж поделать...
Во дворе давно не убирались — облетевшие с деревьев листья устилали небольшие аккуратные дорожки плотным желтым ковром. Закончив возню с документами гостей, охрана вернулась на свои посты — палачи же, которым полагалось немного подождать, прошествовали к ветхой скамеечке под частично уже облетевшим деревцем.
-Вам нелегко пришлось у русских.
-Не тяжелее, чем вам с Хлыстом у Матиаса.
-Нет, Кат, мы-то как раз почти ничем не рисковали. Текущий глава семьи — человек способный, но слишком испорченный людской жизнью, чтобы его стоило всерьез опасаться. Я уж молчу про его сына — этого иные маги и вовсе сожрут без соли, если он срочно не возьмет себя в руки.
-Но про старика ты так не скажешь.
-Я его не видела. И, надеюсь, не придется. Но ты снова это делаешь, Кат.
-Делаю что?
-Уходишь от темы. Если все то, что мне рассказал — правда, значит, ты связан...
-Ничего это не значит, — Асколь отвернулся в сторону ворот. — Я думаю, Аус прав. Планетарный терминал...
-Говори потише.
-...просто засадил свой...сигнал в кого-то не того.
-Тебе просто хочется верить в это, Кат. Признайся — мне ты можешь сделать это без опаски.
-Признаться в чем? — раздраженно произнес палач. — В том, что нас снова окунули по шею в дерьмо, надеясь, что мы по какой-то причине не почуем запаха? В этом я охотно признаюсь — за них всех, потому что они-то никогда...
-Кат.
-Что?
-Хотя бы меня не обманывай.
-Там погибли десятки людей, — наконец, произнес он. — Мы проложили себе путь по их трупам. Выпустили всю ту дрянь, что они там держали. Я сомневаюсь, что из умерших в тот день найдется хоть один, который знает об этом Кае. Знает, что он такое.
-Мне не меньше твоего жаль, что иного пути у вас не осталось, — медленно произнесла Амальгама. — Я буду молиться за них всех. Им это нужно и по иной причине...
-По какой же?
-Я вышла из Дахау, Кат, — после недолгого молчания ответила Неус. — Вышла такой, какой вы меня знаете. Вышла, не помня даже собственного имени — и потому взяла имена тех, с кем собиралась, чтобы помолиться в ожидании наших последних часов, тех, кого учила молитвам. Я боюсь смотреть в зеркало. Не могу подолгу оставаться в запертых комнатах и сидеть спиной к дверям. А от работы, которая связана с заполнением каких-нибудь формуляров меня просто-напросто начинает трясти...
Поежившись от холода, Неус опустила голову, глухо продолжив:
-Мы все приговорены навечно. И неважно, что другие вышли оттуда людьми, а я вышла этим. Каждый из нас вывез с собой дым крематория и горы трупов. Они всегда с нами. Днем и ночью. И этот страх. Беспричинный и бесконечный. Его не вытравить ничем. Те, кто вышел вместе со мной, вышли стариками, хотя многим из них не было и тридцати...а уже тогда газеты писали, что тех, кто обрек нас на все это, нельзя судить слишком строго за их, как они говорили, "заблуждения", — поправив сползшие очки, Неус продолжила голосом совсем тихим. — Умыть руки очень легко. Очень легко сказать, что ты лишь выполнял приказ. Виновен ли тот, кто, стараясь сделать свою работу хорошо, истребил десятки тысяч? Здесь многие ответят почти не задумываясь. А виновен ли стрелочник на железной дороге, который дает проехать поезду в лагерь? Виновен ли машинист того поезда, который знает, что и куда везет?
Забинтованные пальцы сцепились в замок.
-Вера без дела мертва и оправдаться все мы можем лишь нашими делами. Деяния этих людей говорят сами за себя, и неважно, служили они напрямую Каю или кому-то, кто передавал его волю. Все они служат режиму столь же ужасному, как и тот, что породил когда-то меня, Кат. Все они думают, что лишь делают свою работу и никогда не понесут за то наказания. Они точно никогда не искали прощения за то, что творят...значит, я должна сделать это за них...
Ответить Амальгаме палач не успел — ветер принес новые голоса со стороны здания. Резко повернувшись, он увидел, как приближались по усеянной листвой дорожке их источники. Один, вернее одна, даже делала это с песней.
Wir sind des Geyers schwarzer Haufen, heia hoho,
Und wollen mit Tyrannen raufen, heia hoho... (3)
-Урсула, только не опять! Ну есть у тебя совесть или нет?
Он узнал оба голоса — и никак не мог определить, чего же хочет больше: радоваться одному или пугаться второго. Говорившие приближались, и чем слышнее становилась песня, совершенно не подходящая для этого голоска, тем большее желание обратиться к какому-либо защитному Таинству он испытывал. Удерживало от того две вещи: знание, что эта девушка не испытывает никакого желания причинять кому-либо здесь вред и знание куда более мрачное — что если такое желание появиться, она, скорее всего, перевернет весь приют кверху дном раньше, чем кто-нибудь успеет даже помыслить о мерах защиты.
Spiess voran, drauf und dran,
Setzt auf`s Klosterdach den roten Hahn! (4)
Урсула Морольф. Трофей, без которого Церковь определенно могла бы обойтись, заложник, который являлся таковым лишь потому, что у него не было — пока что — особого желания вырывать свободу силой. Разгромленный палачами дом это существо предпочло оставить в пользу своей текущей темницы, но если верить тому, что рассказывал ее старший брат, ничего в общем-то не изменилось. Такое количество чертовой крови не появлялось ни у кого из Морольфов уже пять, если не больше, поколений: наголову превосходящая и своего отца, и тех, кто был до него, Урсула, как следовало из экспертных заключений, каждый день, каждый час своего существования балансировала на грани — самой тяжелой из загадок было то, почему она до сих пор ее не перешла.
Wir wollens dem Herrn im Himmel klagen, kyrieleys,
dass wir den Pfaffen nicht duerfen totschlagen, kyrieleys...(5)
Одетая в какое-то допотопное тряпье девушка с совершенно прозрачными глазами приближалась, и ему оставалось лишь опустить руку в карман, нашарив там самое верное оружие, припасенное специально для этой встречи. Сделав это, Асколь позволил себе перевести взгляд на ее спутника — того, чей голос он не слышал уже...
Сколько — год, два? Больше?
Молодой человек в строгом черном облачении укрывал лицо капюшоном и тянущейся из-под него вниз плотной темной сеткой наподобие вуали. Из всех двенадцати типов глазно-кожного альбинизма Коррин Флаэрти страдал самой тяжелой — риск ожогов при контакте с солнечными лучами был для него настолько высок, что даже сейчас, на закате, он не желал рисковать, появляясь без своих обычных защитных приспособлений.
Флаэрти. Глядя на спутника Урсулы, Кат в который раз вспомнил, скольких усилий Церкви стоило спрятать его от бдительного ока сородичей, сколькими связями пришлось тряхнуть ему самому.
Флаэрти. Грозные потомки Брана Благословенного, род с тысячелетней историей. Едва ли есть еще одна семья столь же монолитная, столь же единая в достижении своих целей, как и в отрицании права кого-либо, кроме их самих, судить свою родню.
Флаэрти не оставляли за бортом никого и никогда. Исключений не было — потому как существование той единственной крохотной ветви семьи, проклятой еще века назад, ветви, из которой происходил Коррин, родом никогда не признавалось. Истреблять ее обнаруженных членов они предпочитали в строгой тайне — и тот, кто узнал бы о ней, узнал бы о тех, кого Флаэрти считали своим величайшим позором, тоже вряд ли мог надеяться прожить долго.
Geschlagen ziehen wir nach Haus, heia hoho,
Uns`re Enkel fechten`s besser aus, heia hoho... (6)
Ему пока везло. Как и Коррину.
-Отец Кат!
-Неус!
Каждый поздоровался с тем, кого был рад видеть больше — когда палач встал со скамьи, Коррин уже в несколько быстрых шагов до него добрался.
-Отец Кат, вы так давно не приезжали сюда, я уже думал, что с вами стряслось нечто ужасное...
-Все такой же оптимист, я погляжу, — потрепав альбиноса по плечу, он взглянул в лицо полукровке. — Здравствуй, Урсула.
-Здравствуйте, — меланхолично произнесла та. — Вас, случаем, послал не Клаус?
Заглянув в прозрачные глаза, Асколь попытался подобрать ответ получше: еще когда он тащился сюда в такси, палач сочинил целую дюжину — и все они сейчас словно выветрились. Рисковать не хотелось — кто знает, что она может устроить, узнав, что ее брат в плену у русских...если и вовсе еще жив. Рисковать не хотелось — и потому оставалось применить то грозное оружие, что было заточено специально для поражения Урсулы Морольф. Выдернув последнее из кармана, Асколь протянул его полукровке.
