-Да, Кат? — от взгляда палача Амальгама против воли вздрогнула.
-Я знаю, что ты сделала и я догадываюсь, почему, — вставив сигарету меж зубов, Асколь запалил ту и устало затянулся, медленно выпустил дым. — Я даже знаю, что иначе ты поступить вовсе не могла. Знай и ты — пусть я и говорил тебе это уже множество раз — когда-нибудь твоя доброта обернется смертью. И если своей собственной жизнью ты не дорожишь, надейся, что оборвется именно она, а не та, потерять которую тебе было бы стократ больней.
-Я...
-В шею тебя никто не гонит, не волнуйся, — пробурчал палач. — А то ведь следом за тобой и Хлыст свинтит, и кто мне останется? — горький смех очень быстро перетек в жуткий кашель.
Подняться на ноги получилось далеко не сразу — но сделала она это сама, без помощи Оскара. Медленно подойдя к краю причала, коснулась руками холодной цепи, заглянула в проносящиеся мимо них мутные воды.
-Что...что теперь?
-Уж точно не отдых, — проворчал Кат, бросив окурок в воду. — Еще полчаса назад поступил приказ содействовать поискам...Кай или его тело — пока что-то одно не выловят, Каранток и его свора не уймутся. Готов поспорить, если прижмет — не постесняются навесить полей и осушить всю чертову Темзу...
-Полчаса...
-Ждали, пока ты придешь в себя, — Хлыст уже оказался рядом с Амальгамой. — Конечно, в поисках ты участвовать, учитывая твое нынешнее состояние, вовсе не...
-Даже не проси, Оскар, — не дала палачу закончить она. — Я с вами. Моя вина, несомненно, куда тяжелее, чем у прочих, но я правда...я почти видела...почти уверилась, что получится...
-Что? — сухо произнес Кат.
-Спасти его душу. Хотя бы сделать к тому первый шаг. В конце концов, разве не в этом наше настоящее призвание?
-Верту не говори, — хмыкнул Асколь. — Он живенько напомнит, что оно в том, чтобы избавлять от них тела.
-Ты не стал отрицать, — тихо улыбнулась Неус. — Значит, хотя бы отчасти согласен.
-Ничего это не значит... — проворчал себе под нос палач, и, предав власти огня еще одну сигарету, взглянул на небо, почти удивленный тем, что с него больше не сыплется ни единой капли. — Ладно, поболтали и будет. Идемте — нам еще, как-никак, разгребать теперь весь этот свинарник...
15. С первым снегом
-Ты имеешь в виду, что мир могут спасти
только хладнокровные, расчетливые сволочи?
(Т. Пратчетт, "Вор времени").
США, Атланта.
Лифт поднимался с неторопливостью, определенно достойной лучшего применения. Одного этого, конечно, было недостаточно, чтобы испортить настроение, но стоило добавить к уравнению веселенькую песенку, что пошла, кажется, уже на третий круг, чтобы получить в итоге далеко не самый приятный результат. Чувствуя, как раздражение начинает брать верх над прочими чувствами, Герхард поднял глаза на своих спутников — но лицо Татарьева оставалось, как и большую часть времени, совершенно непроницаемым, прочесть же что-то по черной ткани, скрывавшей от лишних взглядов лик Гробовщика, было по меньшей мере делом затруднительным.
Дар чтения чужих мыслей, впрочем, палачу был вовсе не нужен, чтобы быть точно уверенным в одном: страх — или его подобие — запустил сейчас свои когти в них столь же глубоко, как и в его собственную душу. Существовали ситуации, в которых не поддаться страху мог бы только человек очень отважный, но та, в которую они добровольно влезли сейчас, была иного сорта — в таких опасений не появилось бы лишь у законченного дурака. Хорошо было бы, наверное, стать подобным на часок-другой — быть может, и руки бы, сжимающие трость, не так бы потели...
Штаб Центра по контролю и профилактике заболеваний, расположенный неподалеку от какого-то частного исследовательского университета, представлял собой странное зрелище. Вид из прозрачных едва ли не до блеска окон — могло показаться, что стекол там вовсе не было — портили натыканные вокруг заводские трубы, большинство же подходов к зданию превращали в лабиринт многочисленные пристройки и корпуса. Главное здание походило на нечто, собранное в страшной спешке из детского конструктора — причем человеком, существование у которого даже зачатков вкуса стоило бы поставить под сомнение: тут в достатке было и уродливых наростов со стеклянными стенами, что выступали далеко наружу, и высоких труб...общая непропорциональность массивного строения, возведенного на купленной еще в сороковых годах у все того же университета земле, отчасти мешала Герхарду воспринимать всю организацию всерьез — по мнению старого палача, тому, кто не был в состоянии позаботиться о том, чтобы его собственная штаб-квартира выглядела прилично, определенно не стоило доверять чужие проблемы. Татарьев, когда они еще только подъезжали к зданию, чуть скривил губы: палач был одинаково уверен как в том, что мысли их сходились, так и в том, что в голове бывшего работника Ленинградского Клуба всплыла заезженная цитата из предисловия "К критике политической экономики" о бытии и сознании. Апостол, кого стоило благодарить за то, что встреча вообще стала возможной — ее успеха, впрочем, это нисколько не гарантировало — определенно тоже впускал здание в свои мысли, но уже в несколько ином ключе: примечал, откуда верней всего будет начать штурм его немногочисленному, но без сомнения смертоносному воинству, что таилось до поры в резерве, конкретнее — в пяти курсировавших по кварталу грузовых машинах.
-Дурацкая была идея, — решив перебить надоевшую мелодию хоть бы своей речью, подал голос старый палач.
-Как есть дурацкая, — немного помедлив, кивнул Татарьев.
-Не унывайте, господа, — усмехнулся Апостол — ткань приглушала звук, делая его больше похожим на какое-то сдавленное бульканье. — У вас будет вся вечность в аду, чтобы за нее раскаяться как подобает.
Лифт преодолел еще один этаж. Еще. И еще.
-Предлагаю взглянуть на светлую сторону, — теперь не удержался уже майор. — Прошло уже двадцать с гаком лет...
-Я бы на вашем месте не обольщался, товарищ, — снова позволил себе смешок Апостол. — Терпение — одна из немногих добродетелей, которые постигаешь, пробыв среди нашего брата достаточно долго, с этим я не спорю. Но за нею следом плетется, увы, и злопамятность. Для тех, у кого за плечами века...существования, многие события, давно ставшие историей, свершились, как им мнится, лишь вчера. Двадцать лет, говорите? А это даже не вчерашний день, это "утром, за завтраком"...
-Верно, — хрипнул Герхард. — Даже для меня весь этот австрийский кошмар все еще слишком...реален, дьявол его дери. А уж для них...впрочем, одна надежда у нас с вами все-таки есть. Сами знаете на кого. На чье настроение.
-Какой...он? — тише, чем обычно, произнес Татарьев, взглянув на ткань, закрывавшую лицо Гробовщика. — Не смотрите так на меня. Мы все сражались с его отпрысками и слугами, каждый на свой манер, но...вживую, насколько это слово к нему применимо, лично я видел его лишь однажды. Еще там, в Вене. И то издалека.
-Ваше счастье, — проворчал старый палач.
-И все-таки?
-Одни говорят, у него больше мозгов, чем у всех прочих Прародителей одной охапкой, другие — что он безумен, как шляпник, — подернул плечами Гробовщик. — Истина, как обычно, где-то посередине.
-Сил, что вы собрали, хватит, чтобы...
-В восемьдесят втором он выдавил Ван-Фема из Штатов за одну личную встречу, — буркнул Апостол. — Насколько мне известно, даже боя не состоялось. Еще через полгода Четырнадцатый под нажимом со стороны Кольца вывел из страны все свои активы и несолоно хлебавши вернулся в Монако, где и осел. А ведь этот пижон тоже кое-что понимал в куклах...
-Двенадцатого тревожить себе дороже, — сухо произнес Герхард. — Самый масштабный из походов на него Святой Престол предпринимал в XVI веке.
-Чем кончилось дело?
-Взятием Рима (1), — скривился палач. — С его указки, разумеется. Тварь из колонны присутствовала там лично, со всем кланом. Согласно сохранившимся записям, это был ад. Уцелели единицы. Еще бы немного — и Дом Резни с похоронным классом пришлось бы основывать заново.
Еще один этаж. Еще.
-Попытки, конечно же, предпринимались и позднее. На наш век...взять хоть бы то, что было в Аргентине...
-То, что среди Двадцати Семи нет никого из...арабского мира — тоже его заслуга, — задумчиво пробормотал Апостол. — Говоря откровенно, он внушает мне опасения. Уже очень, очень давно...
Кабина замерла.
-Он, конечно, чудовище, — словно бы подводя итог, произнес палач. — Но чтобы лишить русских такой карты, как Двадцать Второй...а, что уж теперь говорить. Мы ведь все-таки явились к нему на поклон.
Двери с невыносимой медлительностью принялись раздаваться в стороны.
-Ну, сцепили зубы...
Впереди лежал длинный, хорошо освещенный коридор. Признаться, даже слишком хорошо — от всех этих массивных ламп у палача зарябило в глазах. Вдоль белоснежных стен черными пятнами тянулись фигуры людей в строгих костюмах: Герхард насчитал двенадцать человек, что застыли на местах, позволяя себе разве что дышать — и одного в костюме уже сером, что ожидал у дальних дверей.
Первым из лифта выбрался Гробовщик — завидев его, охрана ожидаемо подтянулась, хоть и так, казалось, стояла по струнке. Татарьева, шедшего следом, взглядами удостаивали немногие, но вот на палаче, что, прихрамывая, тащился вперед, отстукивая по скользкой кафельной плитке нервный ритм своей тростью, чьи-то глаза замирали почти постоянно, изучая, остервенело ища малейший намек на угрозу. Тот, что преграждал своим тощим телом проход, сделал несколько шагов по направлению к троице и остановился, потирая сведенные за спину руки. Костлявое лицо сделало вялую попытку улыбнуться — при этом человечек так вытягивал шею, что становилось видно отпечатанное на правой ее стороне старое клеймо: причудливая монограмма императора Фридриха III, включавшая в себя буквы, печально известные столь многим — A.E.I.O.U.
-Отец Герхард, — человечек в сером костюме улыбнулся одними губами, выходя навстречу троице. — Наш русский...друг и наш...наш... — его водянистые глаза часто-часто заморгали, словно отражая бушевавший внутри черепа мыслительный процесс.
-...ваша старая заноза в известном месте, — подал голос Гробовщик. — Я вижу, тебя так и не удосужились повысить, Этль. Сколько ты уже ждешь обращения, а? Кажется, лет так с девятнадцати...
-Я получу обещанное мне в следующем году, — гневно дернул головой Александер Этль, личный секретарь Мацерина Рафелета. — Мы все рано или поздно получаем, что нам причитается...ладно, перейдем к делу, — он щелкнул пальцами. — Обыскать.
Выстроившиеся вдоль стен фигуры синхронно сдвинулись в проход, лихо щелкая каблуками — двое уже выдернули из-под одежд миниатюрные пистолеты-пулеметы, остальные медленно вытягивали из ножен странного вида лезвия — небольшие, не особо грозные на вид, но сплошь покрытые какой-то липкой, грязно-красной субстанцией, что изрядно напоминала забродивший кисель. Герхард раздраженно заворчал: если годы кого и не изменили, то определенно этого хмыря, что даже после распада всей организации пытался выслужиться перед своими мертвыми хозяевами.
-Давайте не будем создавать друг другу трудностей, — вновь натянуто улыбнулся Этль, когда Гробовщик перехватил и сжал только что не до хруста руку одного из бойцов, почти было сдернувшую с Апостола маску. — Поверьте, их не желает ни единая душа.
-Тогда держи свою бестолочь подальше, — Гробовщик легонько оттолкнул человека в черном — тот, пятясь, прошел добрых полтора метра, прежде чем смог вернуть себе драгоценное равновесие. — Раб лакея, пусть и первого в клане, командовать мною не будет.
-Вы нервничаете, — наблюдая за тем, как его люди вытряхивают из одежды Татарьева все больше и больше припрятанного оружия, заметил Этль. — И верно нервничаете, я вам скажу...
-Закончили? — сухо поинтересовался Герхард, которого уже успели охлопать по бокам с таким тщанием, словно выбивали пыль.
-Почти, — проследив, чтобы все, что хоть отдаленно походило на оружие, перекочевало в принесенный одним из бойцов пластиковый контейнер, Этль сузил глаза до щелей. — Вашу трость, пожалуйста.
-Уже и палку у старика отберете? — ядовито поинтересовался палач.
-Тем, что внутри оной палки, вы некогда отсекли мне три пальца, — пожал плечами человечек в сером. — А я очень любил свои пальцы. Так что не обессудьте.
-Подавись, — буквально швырнул трость в Этля палач, с благодарностью приняв предложенную Татарьевым руку. — Не страшно, ходить я еще не совсем разучился...
-Благодарю за понимание, — несколько нервно погладив трость, произнес Этль. — Вы можете пройти. Вас примут в течение пяти минут...
-Тогда сгинь уже с пути, клоп, — буркнул Герхард. — А то глядишь, доделаю то, что в Вене не успел.
-Ну что за грубияны, — распахнув двери и первым перескочив через порог, пробормотал Этль. — Прошу за мной, господа...
Зал, в который их ввели, мог похвастаться, помимо столь же яркого света и белоснежных стен, невероятным холодом — работающих в полную силу кондиционеров хватало, чтобы чувствовать себя запертым в морозильной камере, скользкая плитка же под ногами навевала мысль о катке. Добравшись с помощью Татарьева до кожаного дивана — одного из двух, что стояли посреди помещения, разделенные невысоким стеклянным столиком, Герхард не без удовольствия присел, давая отдых ногам. Апостол сел напротив, майор же, проводив взглядом Этля и его людей, что крайне быстро покинули зал через дальние двери, невозмутимо прошелся вдоль стен, остановившись у похожего на холодильник устройства, что ютилось в углу. Это напоминало старый добрый автомат для продажи газированной воды, вот только здесь некуда было даже монетку бросить — да и в оконце вместо привычного взгляду стакана возвышалась какая-то странная металлическая конструкция. Пожав плечами и рассудив, что вряд ли в приемной для гостей стали бы оставлять что-то опасное, Татарьев осторожно надавил на единственную кнопку — машина недовольно заворчала, затряслась и выплюнула в оконце небольшой желоб. Еще несколько секунд — и по тому скатился, попав ровнехонько в металлическую подставку, стеклянный шар размерами чуть больше бильярдного, до краев налитый красным. Решив, что без подтверждения своей догадки он вполне проживет, майор решительно отодвинулся от автомата.
-Недурно они тут устроились, я погляжу, — Гробовщик развалился на диване, вытянув ноги вперед. — К этому...Кольцу вам определенно стоит присмотреться, — пробормотал он, посматривая на Герхарда. — Пока не дотянули до того же, что и с русскими.
-По одной проблеме за раз, — прохрипел старый палач. — Иначе мы рискуем ни с одной толком не разделаться.
-Хорошо, если с нами самими сегодня не разделаются, — Апостол пробежался пальцами по подлокотнику. — Мы у них как на блюде, осталось только приправы добавить.
-Непохоже, что вы взволнованы, — подал голос Татарьев.
-К тому моменту, когда мое беспокойство станет осязаемым, вы, полагаю, будете уже мертвы... — Апостол вдруг замер, спустя секунду весь подавшись вперед. — Он здесь.
