-Знаю, — устало произнес лейтенант, неопределенно махнув рукой в сторону. — Спасибо. Я бы сам сходил, да боюсь, что покачусь с первой же лестницы...
-Вот как... — она несмело улыбнулась. — Я слышала, вас серьезно ранили во время последней командировки...как вы себя чувствуете сейчас?
-Ну...
-Достаточно хорошо, чтобы прекратить валяться колодой, — в разговор вклинился другой голос, а в дверной проем — другое тело.
-Товарищ полко-о... — испуганно задыхаясь на остатке фразы, девушка поспешила поставить пузырек на стол, лишь каким-то чудом его не уронив и выскочила вон, протиснувшись в коридор за несколько мгновений до того, как проход оказался бы перегорожен телом главы Второй Площадки.
-Ну здравствуй, контролер, — прохрипел Щепкин, чуть прищурившись. — Надеюсь, ты уже восстановился в достаточной мере. Собирайся. Твои скоро подойдут.
-Что-то серьезное? — не мешкая ни минуты, Алеев вскочил с кровати и в спешном порядке принялся напяливать остальную форму.
Неужели отыскали тех, кто заявился в Польшу?
-Серьезнее некуда, — мрачно произнес полковник. — Возможно, тебе придется взять на прогулку Четвертого.
-Настолько серьезно? — стянув со стола кобуру, Алеев подошел к дверям. — Что же...
-Узнаешь по пути, — Щепкин отодвинулся, вылезая в коридор. — Да, рекомендую заранее попрощаться, если есть с кем. Нет, сейчас я не шучу. Шуточки у нас кончились еще года два назад.
Алеев ничего не ответил — с последней фразой он был согласен во всех возможных смыслах. Два года...нет, уже третий, и это еще если не считать ту холодную, дождливую осень восемьдесят четвертого, когда он впервые оказался здесь, на Второй Площадке, когда пред ним распахнул свои двери Ленинградский Клуб. Много утекло с той поры — не воды, но крови — и к сожалению, без его собственной в этом ручейке, что, наверное, уже перерос в полноводную реку, не обошлось. Иллюзий не осталось уже давно, на их место встала отупляющая боль во вроде бы уже давно зажившем обрубке здравомыслия, что кровоточил сильнее всего, конечно, в первый год, получая одну страшную рану за другой. Иллюзий не осталось — он видел уже достаточно, чтобы иметь все основания подать после очередной операции заявление на частичную коррекцию памяти, как делал далеко не один сотрудник Второй Площадки, которому везло — хотя это с какой стороны поглядеть — выживать достаточно долго. Основания были, было — что уж тут — даже желание — но раз за разом его удавалось отбивать: иногда самому, иногда с помощью "стрел", среди которых он уже больше года не чувствовал себя чужим, не чувствовал себя палачом, что пытается завязать дружбу с жертвой...
Этот год он мог бы считать, наверное, самым счастливым, если бы не было всего остального. Если бы не было того жуткого подземного мавзолея, где осталось столько их бойцов, если бы не было только той американской шайки безумцев, надежно прикрытых на всех уровнях власти, экспорт чьего товара — искусственных Апостолов — им пришлось срывать, рискуя развязать очередную мировую войну, если бы только...
Иллюзий больше не было и потому он мог признать и признавал — все они менялись. Похудел, осунулся бессменный глава Второй Площадки, глаза его, пусть еще бывало и вспыхивали по-прежнему, действуя на собеседника, словно удар хлыста, потускнели, утратили старый фанатичный блеск. Подросли подопечные контролера, став взрослее и опытнее, но ни то, ни другое, не принесло им, похоже, облегчения — старые страхи уходили только для того, чтобы смениться новыми, а застарелая боль и не думала отступать, напоминая о себе в самые неподходящие моменты. Все они менялись, что внутри, что снаружи, и он не мог не понимать, почему его уже полгода как сторонились в коридорах Второй Площадки: исхудавший, с двумя седыми прядями в волосах и мертвым, "тухлым", как сказала Анна, взглядом, он сходил с ума по ночам, просыпаясь и начиная шарить руками в поисках автомата, пусть что-то внутри и понимало прекрасно — от того, что в этих снах за ним гналось, отстреляться не вышло бы. Старался закрывать руки до плеч, чтобы никто не видел следы от зубов. С большим трудом дышал через нос, который, пусть вылеченный от перелома, похоже, сросся все-таки не так хорошо, как ему обещали. Бледнел и отступал, когда кто-то ему возражал. Ужаснее всего было, впрочем, не это: однажды, гуляя по широкому мосту, он поймал себя на мысли, что машинально прикидывает, как его лучше взорвать — совсем как Юрий, из которого он столько времени пытался — почти безуспешно — вытащить острые шипы, полученные во время обучения, сделать его человеком...
Полковник закрыл за ними массивную дверь зала для совещаний — последний пока что пустовал, и, судя по всего нескольким стульям, что тут оставили, в этот раз все действительно предназначалось только для них — только для "стрел", к которым он уже мог без опаски причислять и себя. Полковник закрыл дверь, остановившись у стены и тихо, тяжело вздохнул, выпуская облачко пара — в зале было ужасно холодно, и та маленькая компания, что вскоре должна была собраться, вряд ли бы смогла надышать достаточно, чтобы его согреть.
-С настоящего момента вы все в доверии нулевой категории, — помолчав какое-то время, произнес глава "Атропы". — Это дело Директората и все, кроме вас, кому придется им заниматься, после подвергнутся обработке. Вынужденная мера, лейтенант.
-С чем мы имеем дело?
-Предательство на высшем уровне, — тяжело произнес Щепкин. — Ответственный за апрельский саботаж был, наконец, установлен. И взять его под стражу без помощи "стрел" вряд ли получится.
-Кто? — коротко спросил Алеев, вцепившись руками в холодную поверхность стола.
-Маг из красного списка, — не менее лаконично ответил полковник. — Из списка тех, кого считают чудовищами даже худшие из худших...
Под ногами натужно скрипели половицы. Лучи фонарей нервно отплясывали по стенам. Проводку в доме перерезали первым делом, сразу же после того, как заблокировали все найденные выходы. Два отделения снаружи, еще одно осуществляло проникновение — как ни странно, все шло как по маслу. Все шло слишком легко — именно поэтому они и не расслаблялись, а напротив, накручивали себя все больше и больше, готовясь открыть огонь на любой подозрительный шорох, на любую внезапную тень...
Сержант Анатолий Продувалов резким движением утер пот со лба, скользнув лучом света по высокой, похоже, недавно вымытой, лестнице, что вела на третий этаж. Этот загородный домик в глуши оказался настоящим особняком — потеряться тут ничего не стоило, ничего не стоило тут и умереть...
Как ни странно, защиты, с которой взвод ждал здесь столкнуться — столкнуться и неизбежно запросить помощь — по сигналу немедленно вступила бы в дело резервная группа, состоящая из пугающих бойцов до дрожи "глушителей" — обнаружено вовсе не было, более того, создавалось такое ощущение, что мастерская уже давно была покинута — так же, как и другие убежища цели в разных городах, от захвативших которые групп приходили вполне однозначные доклады — везде хоть шаром покати. Хорошо если бы так и здесь оказалось: в этом случае преследование, скорее всего, уже окончательно передадут "глушителям", сняв эту рискованную задачу с группы, которую бросили сюда лишь потому, что она оказалась ближе всех прочих...
Цель не имела типовой отметки об опасности, что означало лишь одно — она была вне каких-либо разумных категорий — маги иного толка в красный список просто не попадают. Их единственным шансом на успешное осуществление операции была внезапность: в случае провала тем, кто придет после, придется иметь дело с уже осведомленной об угрозе и играющей в полную силу целью.
Хотя, судя по тому, что защита была снята, цель уже успели предупредить...
И — хочется верить — она уже успела смыться...
Вспотевшие лица под черными масками, напряженные взгляды — кто-то нет-нет, да и сморгнет нервно, вновь приникнув к прицелу. Полное молчание в эфире — все необходимое передается лишь резкими знаками на затекших пальцах. По одному такому знаку четверка бойцов выдвигается вперед, быстро берет под контроль лестницу и верхнюю площадку. Очередной безмолвный сигнал — наверху все тихо — и вот туда спешат остальные, берут на прицел каждую дверь, каждое окошечко...
Двери эти никто не вышибает, о нет: напротив, их невыносимо медленно приоткрывают, тут же отскакивая в разные стороны и обеспечивая четкую линию стрельбы тем, кто уже стоит наготове. Комнату за комнатой, зал за залом.
Пусто. Пусто. Пусто...
А эта дверь будет побольше, определенно. Кроме нее осталось на этаже всего три, но они слишком далеко, вначале...вначале эта комната, несомненно.
Эту дверь берет на прицел он сам — и отмахивает команду тем, кто ближе всего сейчас к ней. Смотрит с невыносимым напряжением, как Ермолов и Волчков занимаются дверью.
Только бы никого. Только бы никого...
Дверь приоткрывается, бойцы расходятся по обе стороны...
-Стучаться, я так понимаю, в ваше время уже не учат.
Лишь колоссальная выдержка не дала ему дать очередь на голос в ту же секунду, что он его услышал. А в секунду следующую стал виден и говорящий — вернее, говорящая — темная высокая фигура в дальней части просторного зала.
Уже безо всякой команды врываются они внутрь, уже безо всякой команды блокируют вход, берут на прицел хозяйку дома — та сидит за высоким столом из темного дерева.
Шесть человек здесь, вместе с ней. Еще шесть этажом ниже, и еще два отделения по двенадцать человек в каждом снаружи, у обоих входов. И чего они так испугались? Опасной она не выглядит, да и вообще — магия магией, а старая добрая пуля, будь хоть трижды дурой, всегда быстрее. А уж они могут набить ее пулями так быстро, что не то, что слова — слога не скажет...
-Соколова, Софья Кристиановна. Вы арестованы приказом Директората, — крепнущим вместе с его уверенностью голосом произнес Продувалов, медленно приближаясь к цели. — Ваши полномочия отозваны, ваши права аннулированы. Отключить всю имеющуюся магическую или иную защиту и сдать все, что может быть использовано в качестве оружия. Доношу до вашего сведения, что в случае любых попыток к сопротивлению или бегству мы открываем огонь без предупреждения...
Кто-то из бойцов настороженно принюхался — по залу тянулся мягкий сладковатый аромат. На столе, помимо большого листа бумаги, исписанного от края до края — рядом стояла чернильница с пышным пером — лежала тлеющая трубка, которая и была, похоже, источником оного — на краю стола также можно было обнаружить пару пустых пузырьков с пожелтевшими, полустертыми этикетами на английском.
-Не мое это имя, — мрачно говорит сидящая за столом женщина. — Нет в нем власти.
Хозяйка опустошенной мастерской высока ростом и сплошь обряжена в черное — от сапог и платья до шелковых перчаток и большой шляпы с траурной вуалью, полностью скрывающей лицо.
-Вы меня поняли? — рявкает Продувалов, останавливаясь точно напротив стола — автомат его почти упирается в темную вуаль.
-Ваше звание? — не обращая ровным счетом никакого внимания на окруживших ее бойцов, спрашивает женщина в черном. — Хотя, можете не отвечать, я сама прекрасно вижу, — она тяжело вздохнула. — Они посылают сержанта взять меня. Господи, Константин совершенно выжил из ума.
-Отключить всю...
-Здесь ничего нет, солдат. Давно уже нет.
-Вы...знали? — у Продувалова сдают нервы — он не должен был ничего спрашивать, но ничего не может с собой поделать.
-Конечно. Я знала еще с прошлого года, что эту катастрофу мне не простят, — женщина в черном медленно положила руки на стол — достаточно медленно, чтобы не спровоцировать кого-то на выстрел. — Знала я также и то, что все мои прежние заслуги, в том числе всестороння помощь вам во время войны и после будут немедленно забыты, стоит мне только где-нибудь напортачить. Или — если мы будем говорить откровенно — стоит лишь кому-то подвести меня под удар. Я никогда не питала иллюзий насчет Директората...
-Вставайте, — один из бойцов уже подходил к столу с тяжелыми наручниками. — Без фокусов.
-Вы даже не позволите мне закончить завещание? — горько усмехнулась глава "Авроры". — Мне всего лишь осталось поставить подпись...
Продувалов, жестом отправив одного из бойцов за спину арестованной, бросил быстрый взгляд на лист бумаги. Вроде бы ничего странного...кроме, разве что, того, что текст был написан по всем правилам дореволюционной орфографии...
-Одно движение, — предупредил сержант, подгоняя чернильницу поближе к листу. — Одно неверное движение...
Уже все. Уже почти все. Сейчас на нее наденут браслеты, а он лично впихнет в глотку цели таблетку из особого запаса — десять раз пережженная рябина и еще какая-то дрянь, в чей принцип действия вдаваться — занятие явно не для средних умов. И все закончится. И все закончится...
-...буду уничтожена весьма неаккуратным и болезненным способом. Уже поняла, солдат, можете не повторяться, — осторожно вытянув перо и стряхнув пару капелек, глава "Авроры" размашисто расписалась внизу листа. — Благодарю, господа. Теперь я могу идти с вами, — вернув перо на свое место, она все так же медленно приподнялась. — Вы ведь позволите мне лично вручить бумагу Директорату?
-Х-хорошо, — нервно бросил Продувалов. — Архипов, наручники...
Замах главы "Авроры" был настолько стремителен, что никто из уже успевших чуть-чуть, но все-таки расслабиться бойцов, не успел отреагировать раньше, чем он достиг цели. А потом — потом было уже поздно.
Каллиграфическим почерком выписанный текст полыхнул багрянцем, и бумага — нет, уже стальной прямоугольничек с бритвенно-острыми гранями — рассекла изумленному Продувалову горло. Самый расторопный из бойцов успел выстрелить — пуля раскрошилась в нескольких сантиметрах от цели вместо того, чтобы уйти куда-то в позвоночник. Мгновение спустя сталь вошла ему ровнехонько в переносицу, и, пройдя сквозь череп, словно сквозь масло, погрузилась в лицо следующего...
Шесть тел осели на пол практически одновременно — во лбу последнего торчал дымящийся, тающий на глазах кусочек металла.
Стряхнув с перчаток капельки крови, глава "Авроры" вытащила из-под стола увесистый металлический ящик, отделанный потертой кожей. Поставив его на пол, бережно, почти ласково, провела рукой по гладкой поверхности, отмыкая один старый, украшенный резьбой замок за другим.
Остался лишь последний, что замком вовсе не выглядел — небольшое углубление в крышке ящика, выполненное точно по форме человеческой ладони. Сдернув перчатку и вложив в него руку, она тихо улыбнулась, приветствуя нахлынувшую почти моментально боль как старого знакомого. Поначалу она чувствовала лишь гладкий металл под своими пальцами и легкое покалывание, словно рука начинала отекать. Боль усиливалась очень быстро — слабое жжение сменилось таким жаром, что любой другой уже наверняка бы с криком отнял конечность от этого отверстия, что вело, казалось, в адскую печку.
Она же лишь улыбалась, прикрыв глаза — пусть на скрытом за вуалью лице и выступило несколько капелек пота.
