-Убивала бы всех без разбора. А тут у нас охота на тщательно отобранных жертв. Город, конечно, уже давно перекрыт?
-После третьего убийства, — кивнул Алеев. — Сотрудники нашей Площадки осуществляют тайные проверки. Проскользнуть, не являясь человеком, сквозь их ряды, будет весьма и весьма непросто.
-Заезжая гибридная особь, управляющая импульсом вместо того, чтобы позволять ему управлять собой. Весьма разборчивая в еде...
-Я его точно сейчас урою, — прошипела Анна.
-Я займусь телами и квартирой, — не обратив на Вторую ровным счетом никакого внимания, добавил специалист. — Завтра к вечеру, самое позднее — послезавтра с утра — результаты уже будут у вас. Многого не обещаю, чудеса я творить не обучен, но что могу, то обязательно проверю, — голос его был сейчас необычайно серьезен. — Если возможно, возьмите все-таки живым. Обещаю, умирать оно не будет долго. А вот мечтать о смерти будет до самого конца...
Многотонный серый грузовик не спеша катился по узкой улочке, создавая отличный повод для гневных воплей и истеричных сигналов плетущихся позади машин, равно как и для попыток нахального обгона. Алеев их ни в чем не винил — увы, но возможность прибавить скорости отсутствовала как таковая — если они, конечно, хотели добиться хоть каких-то результатов.
В кузове было холодно, холодно настолько, что он опасался лишний раз прикасаться к металлу стен голыми руками. В кузове было тихо — если, конечно, выкинуть из внимания шум мотора и тихий писк приборов...
И конечно, слабый, едва слышный голосок Сетки, что искала их цель.
За дорогой, к счастью, было кому следить, и потому сам лейтенант наблюдал, в свою очередь, за призраком в огромном кресле, призраком, чье лицо надежно скрывал огромный тяжелый шлем. Ей давно не приходилось работать на таких скоростях, ей давно не приходилось так выкладываться — и напряжение, сковавшее сейчас Ольгу, чувствовали все, кто был рядом — чувствовали куда глубже, чем как если бы дело было с кем-то обычным. Время от времени показания очередного прибора становились совсем уж нехорошими, прибор истерически пищал, подавая сигнал — и он спешил к креслу, куда просто так сейчас никогда бы не подошел, спешил отрегулировать уже готовую пойти вразнос систему, спешил снять жизненные показатели и, если на то была нужда, сделать еще один укол — на холодном полу у кресла уже валялось две использованные ампулки. Сетка работала на износ, несмотря на его отчаянные протесты — она была полна решимости добиться результатов уже сегодня. Он знал, почему — и именно поэтому не мог за нее не волноваться, даже понимая, что его страх, моментально передаваясь Ольге, усложнял ее работу. Время от времени отголоски того, что она пропускала через себя на бешеной скорости, отправляя разум все дальше и дальше, касались и его, и он каждый раз вздрагивал, чувствуя, как мимо проносится очередная чужая жизнь.
Она — усталая женщина у продуктового ларька, она — пятеро мальчишек, играющих в футбол за высокой ржавой оградой. Она — алкоголик в грязной постели, которому уже недолго осталось, и который вот-вот ощутит всю невыносимую тяжесть бытия с утра пораньше, она — птица с подбитым крылом, мышь, дергающаяся в капкане, опечаленный неудачной операцией врач, простуженный студент, стучащий в дверь библиотеки, она — рабочий на заводе, не спеша докуривающий последнюю папироску из смятой и выброшенной в урну пачки, проигравшая бой за горстку объедков умирающая с голоду уличная собака, она — солидный чиновник в солидной машине, она — неудачливый грабитель, который должен завтра вернуть долг...
Она — Ловчая Сеть, что растягивается над домами и улицами, запуская свои холодные невидимые побеги во всех и каждого, касаясь лишь на какую-то долю секунды — этого ей достаточно, чтобы понять — то человек, то не ее цель...
Ползет машина вперед, ползет сонной пьяной черепахой. Следит контролер за приборами — и, что куда важнее — за пересохшими губами Ольги, с которых вот-вот сорвется...
-Налево, — да, вот и оно. — Вперед.
Что-то есть?
Он боится говорить в ответ, боится сбить ее с ритма, на который Сетка настраивалась несколько часов. Он лишь думает для нее, надеясь, что этого будет достаточно...
След нечеткий. Не мешайте.
Отшатнувшись — чувство такое, словно ему только что отвесили по лицу, причем неслабо так отвесили — Алеев оперся о стенку, боясь упасть на пол. Теперь страшно даже думать.
Не уверена. Пока не уверена.
Один за другим, гвозди мыслей ее вбиваются в его распахнутый для Сетки как старая потрепанная книга разум.
След нечеткий. Голод, злость, ярость. Отчаяние. Глубже эмоций не попасть.
-Почему? — решается он подать, наконец, голос.
Слишком мощная защита. Я рядом, но я вижу только туман. Я почти внутри, но вижу только верхний слой. Она буквально окутана...
-Она?
Все, что могу установить по поверхностному слою — оно женского пола. Простите. Больше пока ничего не...
Вой приборов заставляет утихнуть даже мысли. Со всех ног бросившись к креслу, Алеев в ужасе уставился на экран.
-Это предел! — рявкнул он, наплевав уже на всякую и всяческую осторожность. — Отключайся, немедленно!
Его рука, уже тянущаяся к нужному рычажку, так до цели и не доходит — подчинив его разум так же легко, как разум комара, Сетка отбрасывает контролера назад, к стене. Она намерена продолжать, а он даже не может задействовать блокировку, что по дурости отключил утром, думая, что так сможет хоть чем-то помочь...
Она намерена продолжать и никаких помех не стерпит — удивительно, насколько сильным может быть это хрупкое существо в огромном кресле.
Простите. Не вмешивайтесь. Я справлюсь. Я почти...
-Ты...рехнулась... — выдохнул Алеев. — Убьешься, дурочка...
Я зафиксирую ее. Я почти получила образ, лейтенант.
Лицо Сетки скрыто под шлемом, но он не сомневается, что сейчас оно искажено болью, руки ее в припадке стучат по подлокотникам. Тщедушное тельце выгнулось вперед, натужно хрипя.
-Не надо! Зачем...ты...
Она больше никого не съест. Я зафиксирую ее сейчас...
Он ничего не может сделать, он ничем не может ей помешать. Может лишь смотреть, как она калечит себя ради уже погибших и ради того, чтобы больше никто...
Туман. Сплошной туман. Не могу. Меня...меня заметили.
Мысли ее становятся все обрывочнее, все тяжелее. Она на пределе, и это больше не скрывает даже шлем — не может он скрыть текущую из ушей кровь...
С ней маг. С ней маг, лейтенант. Образ четкий. Ее не вижу, но он как на ладони. Сейчас. Почти...
На показатель давления даже смотреть страшно — непонятно, как сердце ее вообще до сих пор еще не лопнуло.
Фиксирую. Есть образ, лейтенант! Есть образ!
Они ищут.
Они ищут.
Что? Что? Что?
специальная
часть
номер
15Б99
Писк приборов становится совсем пронзительным, красные тревожные огоньки гаснут один за другим. Гаснет и чудовищное сознание Сетки, не справившись с колоссальным напряжением, что поддерживалось столько времени без даже намека на отдых. Слабо пискнув, Ольга наклоняется вперед, безвольно обвисая на проводах...
Месяцем раньше.
Свинцовые тучи не предвещали ровным счетом ничего хорошего — пусть он даже и захватил зонтик, ливануть обещало так, что стоило беспокоиться, как бы его вовсе не смыло куда подальше вместе с этим самым зонтиком.
Нет, дождь определенно его преследовал.
Впереди — там, за старой чугунной оградой, с которой давно уже сползла вся краска, дальше полосы мокрого песка и уныло-серой гальки, было лишь бескрайнее море. Жалкий намек на солнце, что можно было, если приглядеться, увидеть на горизонте, торопился скрыться от взоров, словно ему было за что-то стыдно — например, за то, что он ничего не может сделать со всеми этими тучами, что где-то вдали уже грохочет гром...
А все-таки красиво.
Правда?
К этому попросту было невозможно привыкнуть — вот и сейчас, когда Сетка коснулась его разума, Алеев невольно вздрогнул, вызвав у нее слабую попытку извиняющейся улыбки.
-Да, — воспользовался он голосом, хотя уже давно знал, что может просто думать для нее — так было бы проще им обоим. — Ты...ты не видишь, да?
Дурак. Ну кто же так говорит? Она же почти совсем слепая.
В первую секунду ему стало стыдно за высказанные вслух слова, а потом — уже и за мысли, которые также от Ольги не укрылись. Все-таки, как же это невыносимо, невыносимо сложно...
Не волнуйтесь, лейтенант. Вы ничем меня не обидели.
-Я все еще не могу привыкнуть...
Простите, но это вряд ли у вас получится быстро. Для того, чтобы научиться контролировать каждую свою мысль, пары месяцев мало. Впрочем, у вас же есть блокировка...
-Знаю, — несколько резко ответил он. — Просто сейчас это выглядело...
...выглядело как если бы вы мне не доверяли. Не бойтесь, это не так. Обычная мера предосторожности.
Снова она...
...заканчиваю за вас предложения. Простите. Это почти рефлекс.
-Не хотел бы я играть с тобой в шахматы.
Сетка ничего не ответила — даже мысленно. А он, в свою очередь, пока не стал продолжать, лишь бросил тоскливый взгляд на перекатывающиеся в вялом ритме волны, с тихим шипением стиравшие себя о прибрежный песок.
Расскажите, что вы видите.
-Ты могла бы посмотреть моими глазами, если бы захотела, не так ли?
Да, это так. Вы говорите это почти честно, но доля страха все равно присутствует. Не волнуйтесь, пожалуйста — если речь идет о доверии, то оно должно быть взаимным, не так ли?
-Ты х...
...хочу сказать, что я вполне могу довериться и вашему зрению, не используя его. Как если бы вы просто описали мне, на что похоже здесь море.
-Ну... — он вгляделся в водную гладь. — Там, дальше...словно...
...словно расплавленный металл. Интересное сравнение. Простите. Я снова это сделала.
Ничего страшного.
Он почувствовал, что начинает понемногу включаться в игру. Говорить было не нужно, даже думать что-то специально, формируя четкое предложение — тоже. Достаточно было молча смотреть на то, на что он и так собирался, делать, что он сам хотел делать, словно Сетки и не было рядом. Просто рассматривая широкую набережную, закрытые ларьки и магазины с опущенными ставнями, обрывки афиш и редких вечерних прохожих, никто из которых не обращал внимания на человека в военной форме и бледную девчушку в коляске, гладившую своими тонкими, слабыми пальцами холодный металл ограды.
Надеюсь...
...не волнуйтесь. Сегодня был интересный день. Вы старались изо всех сил, но вам не нужно было...
Почему?
Полковник не одобрил все это, не так ли? Вы много с ним спорили, очень много и очень долго.
Я...
У вас несколько иной взгляд на то, что мы есть. И он не сходится с его взглядом.
Ощутив укол страха — она, похоже, давно уже знала о его разговоре с главой "Атропы" — Алеев заметил, как лицо Сетки чуть дернулось. Раньше чем он успел удивиться и сформировать подходящее выражение, ему уже был дан ответ.
То, что вы чувствуете, передается мне, если я смотрю глубже. Простите, это очередная чисто рефлекторная...
Ты считаешь, что я не должен был...
...давать нам этот "отпуск"? Возможно. Возможно, это позже ударит по вам, возможно, нет. Я вижу мысли, но не будущее. Не могу пока знать, как то, что вы сделали, отразиться на вас в дальнейшем. Например, если вы допустите ту или иную ошибку, а ваше личное дело будут проверять...
И что же...
...обнаружат? Что вы пытаетесь установить подобие дружбы со "стрелами", лейтенант. Это опасно для вас. Они могут испугаться.
Ч...
...того, что вместо побега, с которым всегда справлялся контролер, в этот раз может быть уже восстание. Даже малейшая вероятность такового заставит их действовать.
Ты...
Я говорю это потому, что ваше место не здесь, хоть вы сами его и выбрали. Вы человек...вам не место среди нас. Мы делаем то, что нам говорят делать, чтобы когда-нибудь люди были счастливы.
Но разве вы...
...не заслуживаете того же? На этот счет есть разные мнения, лейтенант. То, что я вижу в вас, не особо популярно, пусть — пока еще — и не наказуемо. Простите.
Ничего. Я просто...
...знаю. Спасибо.
Она и правда знала. Знала все, что он собирался сказать, все, о чем он думал уже не одну ночь с момента знакомства с отрядом, и о чем никак не мог прекратить думать — вот Сетка и выловила все это из него, разложив по полочкам. Она знала, что он до сих пор не может без боли смотреть на ее тщедушное тельце, прикованное к этому жуткому креслу, на парализованные ноги и слепые глаза, не может без боли думать о том, что все это сделал с ней ее собственный...
Она не отвечала — не отвечала, как и каждый раз, когда он думал о полковнике и ней — словно эти мысли сами по себе были своего рода блокировкой. Она не отвечала — ни словом, ни мыслью, но все и так было ясно без них. А он не рисковал — никогда — пытаться давить дальше, пусть его отчаянное желание понять, что же пережила Третья в свое время, можно было прочесть и не будучи сверхмощным телепатом. Сейчас он думал — не мог не думать — о том, как же ничтожно было все то, что он сделал для нее по сравнению с тем, через что Сетка прошла, что никакая свобода на пару дней не сможет заставить ее улыбнуться хоть раз, что ничто в мире уже...
Что он делает. Что, что, что? Он ведь знает, что она все это слышит, так почему не может остановиться? Все-таки она права — самоконтроль тут нужен железный. А без него она продолжает, ничуть не напрягаясь, листать его словно календарик. Ему больно ее видеть. Ему больно даже думать о ней — каждый раз, когда он встречается взглядом с этими слепыми глазами, фигура полковника в его глазах из защитника человечества превращается в больного фанатика. Но больше всего боли исходит от понимания, что ничего для нее он сделать не может. Вернуть свободу? Так же просто, как вернуть ей способность видеть и ходить, черт возьми...
Сетка ничего не говорит в ответ на его мысли — не говорит и не думает. Лишь поднимает головенку да слепо смотрит на него, выдавливая из себя тусклую, грустную улыбку.
Все хорошо, лейтенант.
Вас не должно быть здесь, но я рада, что вы с нами...
Кронштадт.
-Специальная часть 15Б99.
Голос сух и страшен сам по себе, но владелец того голоса будет куда страшнее. Он высок — в местных дверных проемах ему постоянно приходится пригибаться — он крепко сложен, и совершенно не похож на кабинетного теоретика. Впрочем, таковым он и не является — Алан Крог, будучи магом, не потратил на поиски какой-нибудь там вселенской истины и дня. Это, не значит, конечно, что ее для него не существовало, отнюдь — просто она заключалась отнюдь не в каком-то там неведомом Истоке, а в бумажках с цифрами, что так приятно хрустят в руках. Лучше были только те бумажки, на которых ставили росписи — они, как правило, служили ключом к богатствам еще большим. Сейчас, впрочем, бумаги его весьма и весьма расстраивали — то были местные газеты — в ярости разодрав и скомкав всю первую полосу, он рывком встал со стула, медленно стаскивая с рук тяжелые перчатки.
