Быть готовыми — к этому?
Лелеять мечты это остановить?
Воинство Блуждающей Могилы было бесконечно — нет, даже хуже. Маги привели сюда вовсе не армию, но целую экосистему, чуждую всему, что когда-либо рождалось и умирало под солнцем. Достаточно было приподняться на одеревеневших ногах, достаточно было глянуть поверх разрушенной траншеи, глянуть туда, где среди обгорелых остовов машин, в клубах черного дыма и ржавой отравы разверзся ад — и сил на другое движение, на другую мысль, кроме той, что все ныне тщетно, было тщетно с самого начала, уже не оставалось. Замерев на месте, Чертков устремил стремительно пустеющий взор на разыгравшуюся в какой-то дюжине метров от него кровавую вакханалию, на тошнотворное пиршество со стертыми до крошки укрепленными точками вместо стола. Глядел на перекошенные предсмертной мукой лица, на бледные, расплывающиеся во тьме морды, на вывернутые из суставов конечности, выпотрошенные пулями туши — сморщенные, почерневшие, словно давно отгнивший и ссохшийся плод — и человеческие тела, засаженные целой колонией сизо-серых грибообразных наростов. Ноздри забивал тяжелый запах перегноя, в глотку угрем проскальзывал какой-то невыносимо тучный, влажный дух, растекаясь внизу, в груди, делая ее невыносимо тесной даже для одного, самого слабого и робкого вдоха. Обманываться не было смысла — он был уже мертв, мертв с того самого момента, как очнулся — и то, что распыленная в воздухе отрава еще не успела подействовать, вряд ли играло большую роль. По крайней мере, он просто-напросто задохнется, не повторив судьбу разбросанных поблизости дохлых тварей — одного взгляда на конечности, что обрывались костяными культями, на слезшую кожу, лопнувшую плоть и скелеты, изуродованные непомерным, ненормальным ростом хватало, чтобы узнать работу "Галатеи", экспериментального боевого алхимического вещества, ускоряющего рост костных клеток в сотни раз.
По крайней мере, он просто задохнется. По крайней мере, он...
Все было кончено. Мысль эта, простая и прямая словно шпала, неожиданно принесла с собой успокоение, вымела прочь тревоги, уняла до той поры с безумной силой бьющееся сердце. Он уже не жилец. Ему нет больше смысла прятаться, нет смысла падать на дно траншеи, в грязь и кровь, заслышав поблизости от себя какой-нибудь шорох. Нет смысла бояться — бояться того, что пред глазами и того, что случится с ним.
Распрямившись — спина отозвалась резкой болью — Чертков еще раз скользнул взглядом по полю былой бойни. Могила нанесла Второй Площадке глубокую и беспрестанно гоняющуюся рану: каждый сантиметр почвы был осквернен, каждое тело — истощено, изорвано, деформировано самым безумным образом. Там, во тьме, изредка разрываемой всполохами коптящих огней, все еще изнывали от боли живые, все еще продолжался пир — приспустив незримый поводок, пастыри плоти остановили позади основных сил целые стонущие кучи изможденных, полудохлых тварей, от которых более не было толка — и которые тут же сцепились меж собой за добычу. Пузырящийся гной и сочащаяся кровь, осколки костей, мучительно изогнутые конечности и сверкающие в нервном пламени пластины металла — девятый сектор стал очередным абсцессом на теле Площадки, одним из многих — и Чертков уже не мог заставлять себя верить, что тело то еще живо. Уже не видел в том никакого смысла.
Под ногами что-то хлюпало и скрипело. Задрав голову, он уставился на небо — но не увидел ничего, кроме мелких стай, клочков, отпавших от былой армады, что бесцельно носились над пожарищем, заходясь диссонирующим визгом. Обернулся — и нашел только пламя, объявшее деревья, огненную стену, которую преодолела не с большим трудом, чем их оборону, посланная Могилой волна плоти. Без усилий — страх почти исчез — глянул вперед, различая вдали исполинскую тушу создания, что некогда разбрасывало танки и крошило укрепленные позиции: конструкт, вокруг которого копошились орды и орды меньших созданий, неторопливо продвигался вперед — туда, откуда еще велся огонь.
Тщетный, разумеется.
Как и все это.
Чертков сипло, через силу, вздохнул, утирая с лица грязь, размалывая в пыль корку из крови и замерзших слез. Победитель был известен с самого начала, и никакой фактор внезапности, никакие ловушки, хитрые ходы и припасенное загодя смертельное оружие не могли совладать с этой силой — простой и грубой, но бесконечной. Кошмары, виденные ими в последние часы становились чем-то невразумительным, моментально меркли и затухали, стоило лишь подумать о тех, кто их творил, кто вдыхал в них жизнь, кто направлял нести погибель. Был ли смысл в том, чтобы строить все это, собирать, учить, вооружать? Каждый из погибших здесь стоил десятка, но врага, способного пожертвовать сотней ради одного, они не могли сдержать. Да и кто бы мог? Кто бы захотел? Кто бы...
Страха больше не было. Вдохнув — с еще большим трудом, чем минуту назад — налитый гарью воздух, Чертков выбрался из траншеи, встал, стряхивая грязь, во весь рост. Страха не было — как и смысла тянуть с неизбежным.
Первые шаги дались не без труда — какая-то крохотная, ничтожная часть его все еще протестовала, все еще не могла смириться и спокойно ступать на смерть. Первые шаги никто не услышал, ни одна тварь из тех, что копошились впереди, не повернула уродливой головы. Первых шагов было недостаточно — и, решившись на новые, утопая в грязи почти по колено, Чертков закричал: протяжно, отчаянно, доводя до крайней черты пересохшее горло и затопленные в отраве легкие.
И тьма ответила.
С сердитым шипением два или даже три человекоподобных уродства, чья серо-зеленая кожа местами обгорела и пошла пузырями, оторвались от своего занятия, стряхнули на землю чьи-то останки, вытянутые из обгорелой боевой машины. Поднялись, вертя приплюснутыми головами, на длинных, перепачканных какой-то слизью хвостах.
Сейчас. Сейчас. Уже скоро.
Немного потерпеть. Совсем чуть-чуть.
Затянувшийся кошмар вот-вот оборвется.
Созданиями, отставшими от основной массы, никто не командовал — но что делать, завидев добычу, они прекрасно знали и без того. Сорвавшись с места — движения были стремительны и текучи — три организма-охотника заскользили к новой жертве.
Сейчас. Сейчас. Уже немного осталось.
И почему только глазам так горячо?
Одно существо вырвалось вперед, обгоняя раненых, ослабших сородичей. Залитые непроглядной чернотой глаза уставились на Черткова, выступающая далеко вперед челюсть с торчащими зубами отвисла, дав выйти наружу струйке крови. Поддерживая туловище над землей, тварь подобралась почти вплотную — шаг или два...
Сейчас. Сейчас.
Он желал закрыть глаза. Он должен был закрыть глаза.
Но страх, вернувшийся стократ сильнее в этот последний момент, в этот миг, когда уже ничего нельзя было изменить, парализовал его — и встретить смерть, стыдливо зажмурившись, у Черткова не вышло.
И потому он увидел все.
Увидел, как тварь, которую отделяло от него меньше метра, замерла, как с бешеной силой замолотила по воздуху хвостом. Как беззвучный танец, исполненный смертоносного изящества, обернулся неуклюжим кривлянием.
Как хлынула кровь. Как полопалась кожа.
Как те, к кому он явился за смертью, распались.
Осыпались на мерзлую землю ворохом лоскутов.
Он был подобен призраку. Бледное, без кровинки, лицо обтягивала сухая, пергаментная кожа — там, где что-то позволяла увидеть стена из седых, спутавшихся и слипшихся волос. Непомерно длинные, похожие на коряги руки пребывали в постоянном движении, тонкие пальцы перебирали воздух или же соединялись на краткий миг в чудные знаки — лишь для того, чтобы распасться, расстаться друг с другом вновь. Сквозь прорехи в полуистлевшем больничном халате просвечивала впалая грудь, виднелись очертания ребер. Человек дышал тяжело, с присвистом, время от времени выплевывая словечко-другое — ни одно, впрочем, нельзя было толком разобрать — и двигался нечетким, шаркающим шагом — босые ноги оставляли в грязи глубокие следы.
Над останками конструктов Могилы поднимался едкий парок. Сделав еще два нервных шажка, человек остановился — и, словно своей худосочной спиной почуяв, как Чертков открывает рот, как намеревается вытолкнуть наружу истерический, сотканный из чистейшего страха и недоумения вопрос, вздернул сухонькую ручку, явственно призывая к молчанию. Нарушить сей приказ Чертков не успел — ночь извергла из себя еще один выводок тварей, числом не меньше десятка. Каждое создание представляло собой добрых два метра пульсирующей от напряжения плоти, закованной в прочный костяной панцирь — вздымая костяные серпы, они устремились вперед, к своим жертвам...
И все повторилось вновь.
Каких-то несколько минут назад Черткову казалось, что уже ничто в целом мире не способно будет вытрясти из него и слабейший намек на удивление — расправа, которой он стал сейчас свидетелем, неумолимо доказывала обратное. Одно создание за другим спотыкалось на месте совершенно ровном, прерывало свой бег, едва только оказавшись в поле зрения человека — и валилось вперед, в грязь, тут же начиная сотрясаться в агонии. С пронзительными воплями твари изгибались и корчились, исступленно царапая землю и свои собственные тела, которые уже текли, распадались, расходились, словно старая ткань по невидимым швам. Под характерный хруст — то не выдержал очередной позвоночник — некогда грозные создания становились комками перекрученной, пузырящейся плоти, не способной совладать с той силой, что вошла в нее, переполнила собою в считанные секунды.
Заставила меняться.
Побудила расти и развиваться быстрее, чем был способен выдержать даже самый стойкий, самый сложный, впитавший в себя немыслимое количество чар организм.
Пред увиденным меркло все, что Чертков успел узреть ранее. Изнывая от непредставимой боли, конструкты Могилы меняли свою форму, саму суть свою, снова и снова — без передышки, без пощады. Плоть соскальзывала с изгибающихся от чудовищной нагрузки костей и вновь возвращалась, преображенная, густая кровь, желчь и гной изливались на землю, кожа лопалась и срасталась воедино снова — чтобы миг спустя прорваться дюжиной новых наростов, обреченных на столь же скорый распад. То была агония, агония не смерти, но жизни — жестокой метаморфозы, что находила свой конец лишь тогда, когда для нее оставалось уже слишком мало пригодной плоти. Меньше чем за минуту напавшая на них стая сменила, наверное, сотню обликов и форм — и, достигнув некоей кульминации, черты, за которой даже та сила, которой владел человек в белом, не могла больше продолжать своей омерзительной игры, подверглась своему последнему, окончательному разложению. Растеклась по земле дымящейся кровавой рекой.
Человек в белом захихикал — долго, противно, сорвавшись под конец то ли на хрип, то ли на стон. Постоял несколько секунд смирно, похлопал себя по бокам, будто бы в поисках несуществующих карманов.
-Вы...
Собственный голос Чертков узнал с огромным трудом — формировать слова оказалось столь сложно, словно он не делал этого никогда в жизни.
-Погодите...пожалуйста...вы...
-Не стоит, — так и не обернувшись, с четко уловимым напряжением просипел человек в белом, вновь вскидывая костлявую руку. — Еще не все.
-Еще...что?
Ответ — если таковой вообще имел место — потонул в хлопанье крыльев и пронзительном визге: несколько десятков тварей, носившихся прежде по небу без какой-либо четкой цели, сбились в плотную стаю — и, подстегнутые неслышным приказом, сорвались вниз в едином смертоносном порыве.
Человек в белом откинул с лица седую прядь.
Ему стоило бы знать. Стоило бы догадаться, что последует — в конце концов, свидетелем одного такого чуда он уже был.
Ему стоило бы знать. Стоило бы поверить. Возможно, тогда бы он успел.
Укрылся бы от хлынувшего на землю кровавого ливня.
В третий раз за одну несчастную ночь Черткова скрутил дикий, неудержимый приступ тошноты. С ног до головы залитый всем тем, что извергли наружу, лопаясь и растекаясь на части, тела, он едва не потерял сознание от боли — и от запаха, что ввинтился внутрь, заразив собою каждую клеточку. Рухнув в грязь, отплевываясь от склизких кусков серо-синего мяса, в истерике размазывая по лицу красно-коричневую жижу, он не видел того же, что и человек в белом — не видел, но почувствовал всем телом, всем собою.
Что-то изменилось.
Оборона в секторе была смята, разгромлена — в безжалостном наступлении, организованном пастырями плоти, все они представляли собой не более чем пройденный этап. Основная масса воинства Могилы уже продвигалась дальше, когда сбившиеся в стайки твари, оставшиеся позади — столь же увечные и уставшие, как и те, на кого они охотились — начали умирать. Умирать так, как не доводилось до них еще никому.
Невиданная доселе угроза была выявлена. Опознана.
И ответ на нее вот-вот должен был прозвучать.
Ночь ожила, ночь шевельнулась. Армия пастырей плоти, безжалостно подстегиваемая волей далеких хозяев, перестраивалась для атаки — о подобной слаженности, сосредоточении, единстве цели и готовности пожертвовать собой ради нее не смел бы помыслить ни один человек.
-Встань...
Ночь разорвали сотни криков, ночь растоптали тысячи ног.
-...за мной.
Ночь расколол чудовищный, способный обрушить горы, рев Царя Земли.
-Кто...
Полумертвый от страха и набившейся внутрь отравы, не способный ни подняться, ни даже помыслить о том, Чертков подполз по грязи к своему спасителю, скорчился за худой, укрытой лишь изодранной белой тканью спиной.
-Кто...ты?
Задал тот единственный вопрос, что остался в его готовой разлететься осколками от напряжения голове. Тот самый, что нашептало бешено стучащее сердце.
Последний вопрос — до того, как все будет кончено.
-Кто...
-...он? — полковник, плеснув прозрачной жидкости из графина, несколько секунд подержал стакан у лица, прежде чем, наконец, сделать глоток и продолжить. — Маг, разумеется. Один из красного списка. Один из лучших. Был. Когда-то.
Все по ту сторону зеркал утопало в крови. Кровь лавиной изливалась с неба, кровь бурными, бешеными потоками неслась по изрытой попаданиями земле, кровь, еще, какие-то мгновения назад циркулировавшая по чьим-то телам, осталась едва ли не единственным, что было доступно взору. С высоты поле боя походило на лопнувшую пустулу: зияющий провал, тьма которого изредка разрывалась последними чахлыми огоньками — и гноем изливавшиеся останки.
Но в тех, кто спешил занять место сгинувших, недостатка все еще не наблюдалось.
-Работал на нас едва ли не с самого начала, — снова отпив немного из стакана, глава "Атропы" утер пересохшие, чуть подрагивающие от напряжения губы. — Раньше многих почуял, куда ветер дует. Принимал участие в "Снежной слепоте". Входил в первые две команды, занимавшиеся терминалом, в обоих случаях занимая руководящие должности.
На землю опускался живой ковер: твари всех размеров и форм наступали сплошным фронтом — голосящая на все лады мешанина когтей, клювов, костяных лезвий и распухающих нарывов. Океан плоти, что раздутыми тенями сопровождали воздушные стаи, тек вперед, казалось, вовсе не встречая преград — но на последнем, самом важном отрезке пути, вновь и вновь словно спотыкался.
