-Если то, что я знаю об этой особе — правда, хоть бы на четверть...ничего простого там и близко нет, — задумчиво произнес маг. — И дело не только в ее силе, из-за которой никто не решился исполнить выписанную на нее Печать, пока она жила в Европе. Дело в опыте, который значит куда больше. Союзника менее надежного вы себе просто не могли пожелать, говорю откровенно...
-Я уже привык, — затянувшись, бросил Кат. — Так всегда бывает. Каждый второй раз нам приходится улыбаться и жать руку какой-то мрази, чтобы у нас появился хотя бы небольшой шанс кончить еще большую. И тому не будет ни конца, ни края. Никогда.
-Как вы только на своем месте еще держитесь только. С таким речами...
-С Божьей помощью, — палач выпустил дым. — Или потому, что Его это смешит...
-Или потому, что ничего другого попросту не умеете...
-Словно у вас иначе.
-Один-один, — устало улыбнулся Барр. — Ладно, идемте. Не хочу давать вашим людям лишний повод подумать, что мы все-таки пустили кровь один другому...
У дверей старого, обшарпанного здания — дверей хлипких, деревянных, запертых на огромный амбарный замок — стоят девять человек, он десятый. Он одет во что-то серое и мешковатое, что на одежду и вовсе не похоже — бирки за воротником скребут шею, рукава оказались чересчур коротки. В левой руке — грязный, потертый портфель с документами на имя никогда не существовавшего человека по имени Святослав Васильевич Королев — он отчаянно надеется на то, что ему не придется выговаривать это целиком, особенно отчество. В правой руке дешевая русская сигарета "Прима" — вкус у нее такой, словно всю пачку пару недель мариновали в кошачьей моче, но эта уже третья по счету. Калибр сигаретной гильзы навевает мысли об автоматных патронах. Ветер играется с волосами, бьет в лицо. Люди вокруг — сутулые, молчаливые. Здороваются тихо-тихо, иногда даже не поднимая голов, словно провинились все в чем-то. По-хорошему, надо бы подойти к кому-то, заговорить, а то и разговориться: как-никак, это те, в чью массу он должен влиться, с кем должен смешаться как можно сильнее, вместе с кем он должен примелькаться потом так, чтобы на него и вовсе бросили смотреть...
Надо, да только не выходит. Это чувство уже давно было с ним, обычно возвращаясь по ночам, и, разбудив его, заставляя до утра смотреть в темный или светлый потолок, а то и в открытое небо — зависит от того, где он в тот раз ночевал. Дело не только в кошмарах — это было еще раньше них. Дело в чем-то другом, но он знает, что с ним — только что что-то не так. Особенно "не так" для палача.
Уже не первый раз, уже даже и не десятый — он давно сбился со счета, сколько раз отправлялся, возможно, умирать за чьи-то интересы. Иногда, когда оно приходит в полную силу, кажется, что и отдать жизнь совсем просто, совсем не жалко — вот только никто не берет. Сейчас он точно не спит, но все вокруг — как сон тревожный и зыбкий. Он родился для борьбы, его для нее учили. Его имя говорит о многом — на языке тех же русских, как и на некоторых других, оно прямо говорит, кто он есть, для чего ему дали появиться на свет. Его родили для борьбы, он умеет и готов бороться...за что? За что? За чью-то власть — как ни крути, совсем не то, что за Бога или людей. За людей...а что люди? Он уже сражался за них. Он уже учился защищать их — их тела, души...их интересы, опять-таки. Не самое приятное занятие, если душой не кривить. Куда хуже — когда разницы уже не видно. Маги, люди...едкий дым никак не помогает, сколько его в себя не втяни. Если закрыть глаза, можно иногда увидеть себя как будто бы со стороны, себя и людей. Людей по ту сторону, людей по другую. Наверное, они все чем-то больны, интересно только, чем. Бешенство? Безумие? Нет ответа. Как помочь? Надо кого-то убивать. Кого? Поди разберись...
За ними прибывает огромная крытая машина с матовыми окнами. Те, кто выходят наружу, облачены в штатское, но палача не обманешь — ему достаточно глаз, движений. Все, что он в них читает, знакомо до боли. Этих людей тоже рвали собаками, они тоже ходили сквозь огонь, тоже привыкли давно к крови и смерти. Их тоже учили убивать — не так, как его, конечно, но тоже умело и спокойно. Худой человек в старых очках идет к собравшимся у дверей, быстро пересчитывает. Вглядывается в каждого. Сложно не спрятать что-то вроде Цепей — с этим давно уже должен был справиться состав, впитавшийся в его тело еще утром, состав, что не даст увидеть ничего, даже если эти очки далеко не простые. Сложно не это — сложно скрыть свой настоящий взгляд. Такой же, как и у них.
Их обыскивают — быстро и не особо тщательно: почти очевидно, что дальше таких обысков будет еще много. Подолгу вчитываются в документы каждого. Сложно не ждать, пока им надоест — терпению он давно приучен. Сложно пустить в глаза страх, когда тебя всю жизнь учили его из себя гнать. Сложно не улыбнуться в ответ, не дать узнать своего, не дать почуять убийцу.
Их заводят в грузовик — внутри стоит нечто вроде контейнера с креслами. Только успевают рассесться по местам, как его снаружи запирают на несколько замков. Щелчок за щелчком. Справа — Петр, он всего лишь будет готовить еду, напротив — Алексей, он всего лишь будет разбираться с электричеством. Эти руки, что не так давно держали сигарету — Кат Асколь, всего лишь палач, всего лишь чужак, прибывший сюда, чтобы выкрасть все необходимое для их уничтожения...
Машина трогается, машина рычит, резко срываясь с места. Контейнер с живым грузом трясет на плохой дороге, а в голове его трясутся так же мысли беспокойные. Этот город — прикрытие для "Огнива", "Огниво" — передовая Первой Площадки. Огромный торговый порт. Железнодорожные узлы. Военные эшелоны. Сколько их, сколько таких вот грузовиков, как тот, в котором трясутся они, словно рыба в бочке, сейчас мчится куда-то, сколько из них несет прочь от станции детали атомных бомб, алхимическую заразу, какие-нибудь вирусы для генетических войн? Не стоит об этом думать, а если уж совсем никак — лучше снова покурить. Лучше укрыть за дымом те мысли, лучше задавить их в зародыше. Лучше не думать, где его место. Он в числе тех, кто должен сражаться за людей, и это не так приятно, как кажется. Он в числе тех, кто должен сражаться за людей — как и те, кто его сейчас везет к станции, все ближе и ближе. Эта роль известна ему от и до и давно уже опротивела, но куда идти? К тем, сытым и наивным? К тем, кто так и не знает, что война никогда не кончается, что в открытых, людских, могут быть перемирия, но тайная идет всегда? Хорошо было бы, наверное. Те, кто готовы убивать людей сотнями, тысячами и говорить, что это ради них самих — несомненно, безумцы, как и те, кто хочет построить что-то из людей или на их костях. Вот только те, кто мирно живут и ничего не делают, чтобы так не случилось — безумцы ничуть не меньшие...
Отчаянно хочется курить. Но машина уже замедляет ход, а это значит лишь одно.
"Огниво" было уже близко.
Эхо шагов гуляло по пустой и холодной квартире. В открытое окно врывался ветер, вовсю используя возможность ударить его в спину. Запечатывающий охотник Робин Барр вошел в комнату, с трудом подавив желание оглянуться по сторонам. В этом не было ровным счетом никакой нужды — уследить за ним палачи и так не могли, а единственный из них, кого действительно стоило опасаться, был уже далеко. Слишком далеко, чтобы повлиять хоть на что-то.
-Я знал, что вы вернетесь.
-Да? И почему же?
Вода в банке была значительно светлее, чем вчера — да и голос, что оттуда исходил, был сейчас намного тише.
-Потому что мы оба маги. А достойный так зваться не стерпит, чтобы им кто-то столь бесцеремонно помыкал.
-Допустим. И что же с того? — медленно произнес Барр.
-Вы вернулись узнать, все ли я рассказал палачу, или оставил нечто и для вас. Для Ассоциации. Я угадал?
-Допустим, — повторил охотник. — Хотя...нет, я почти уверен, более чем уверен, что есть что-то, что вы предпочли утаить.
-Вы правы. Я сделал это по многим причинам. Одна из них — мне был нужен кто-то внутри станции. Кто-то, кто выведет меня наружу. А если бы я раскрыл палачу все до конца, то, возможно, проникновения бы и вовсе не состоялось. Вторую причину я вам уже назвал. Публика вроде него вызывает у меня лишь презрение. К тому же, Церковь может предложить мне только малую часть того, что я бы хотел. В отличие от вас. От Башни.
-Боюсь, я не уполномочен что-либо обещать...
-И тем не менее, вы это сделаете, — прозвенела банка. — Палач уже на пути ко мне, так что времени мало. Церковь может предложить мне безбедную жизнь в Штатах, но я бы хотел попытать счастья и у вас. Я бы хотел новую духовную землю взамен моей родной. Хорошую землю в Европе. Скажем, где-нибудь во Франции...
-Все зависит от сведений, которые вы приберегли для Башни, — прищурился Барр.
-О, они первосортные, — по ту сторону негромко рассмеялись. — И все для вас. Глава Ленинградского Клуба, первый секретарь его Директората, в настоящий момент находится в городе.
Интерлюдия 10. Пакт Базилевской-Хельденклингена
Утреннее солнце, не успев толком показаться, спешило хорошенько просушить старые камни на площади Испании. Уличные торговцы расставляли цветы, несколько ранних туристов уже разместились на Испанской лестнице, что вела к церкви Тринита-деи-Монти. Солнце, как и всегда в Риме, едва взойдя, уже буквально слепило — до боли яркое и оптимистичное.
С обитателями крупного старинного дома, чьи окна и небольшая терраса, заставленная цветочными горшками, выходили как раз на церковь, этим оптимизмом определенно следовало бы поделиться — если не солнцу, то хоть кому-нибудь еще: уж больно усталые и мрачные у них сейчас были лица. В просторной комнате на самом верхнем из этажей царил сейчас приятный полумрак. Августина Базилевская, расположившаяся в высоком резном кресле из темного дерева, меланхолично изучала то ли разложенные на столе пред ней элементы некой ветхой рукописи, то ли светло-янтарный цвет итальянского вина в высоком стакане. Скользнув взглядом по картине на стене слева — романтическому пейзажу древних времен, когда большую часть Рима занимали крыши и фрагменты крепостных стен — ведьма подняла его на человека, что сидел, повесив голову, в кресле напротив.
Таль Сойфер — бледная, осунувшаяся — прикрывала обритую голову взлохмаченным париком, а заплаканные, воспаленные глаза — очками с темными стеклами, что делали ее похожей на слепую. Руки ее теперь прятались за шелковыми перчатками — кто-то из старших рабов Сборщика успел вывести на них несколько замысловатых узоров при небольшой помощи со стороны кипящего масла. Ходила Таль с большим трудом, хромая на правую ногу — ту, что ей чуть было не раздробили, когда она посмела сопротивляться. Ее и без того нервные движения стали совсем дергаными — и, словно всего прочего было мало, она запоем начала курить.
-Я надеюсь, сегодня ты чувствуешь себя уже лучше? — холодно поинтересовалась графиня, не без удовлетворения заметив, как собеседница съеживается под ее взглядом, будто пытаясь стать единым целым с креслом. — Боюсь, у нас осталось не так уж много времени, чтобы тратить его попусту и дальше...
-Я...я готова, — робко произнесла Таль, качнув головой. — Ваши лекарства...очень, очень мне помогли. Я не знаю, как мне отблагодарить...за все, что вы для меня сделали...
-Не беспокойся на этот счет, — Августина едва заметно улыбнулась. — Я знаю, и как, и когда. Но для начала я бы хотела услышать твое мнение насчет наших новых друзей. Предельно откровенное.
Таль вновь замялась, закусив губу. Поерзав еще немного в своем кресле, она, наконец, решилась заговорить.
-Мне кажется, епископ Верт — не самый опасный из них. Пусть и самый крикливый.
-Верно, — удовлетворенно кивнула графиня. — Его весьма просто читать. Просто, но не скажу, чтобы очень приятно. С такими, как он, практически невозможно долго вести дела. Будешь вежлив — охамеет вконец, напомнишь, где его место — тотчас же полезет в бутылку...если бы у него не было ящика компромата на каждую церковную мышь в Риме, его тело давным-давно уже бы доедали черви. А вот два других...
-Отец Герхард...
-Да, его, к сожалению, никак нельзя упускать из виду, — задумчиво произнесла Августина. — Очень...многогранная личность, насколько я могу судить. Времена его ратных подвигов, конечно, уже давно минули, но здесь все-все помнят...ты знала, например, что по молодости его в одиночку отправили уничтожать целый апостольский клан? В те времена, если ему верить, он был абсолютно неуправляем, настоящий фанатик. Он провозился несколько месяцев и потратил на это дело целую прорву ресурсов, пытаясь сделать все идеально. Как он сам мне говорил, шансов не было, разумеется, никаких — даже если бы ему выдали небольшую армию. Потому пришлось подходить к делу творчески. Закончилось это самое творчество тем, что он остался без ноги...там, где любой другой, несомненно, расстался бы и с жизнью. С тех пор он немного пересмотрел свои взгляды...и вот тогда-то и стал становиться по-настоящему опасным. И со временем стал тем, кто разгромил австрийскую мерзость и множество других угроз, не принявших его всерьез.
-Я...я не совсем понимаю...
-Я навела определенные справки...в тех пределах, в которых могла успеть, конечно. Он окутан слухами, словно туманом, и далеко не самыми приятными. Его круг друзей отнюдь не включает в себя одни лишь печально известные магические семьи...нет, если верить тому, о чем шепчутся по углам, он водит близкие знакомства с тварями, от которых отвернулось бы и их Бюро.
-Вроде того Апостола?
-Гробовщик, сдается мне, далеко не самый страшный из контактов, которые отец Герхард может при необходимости поднять и пустить в дело. Поговаривают, что он нечестив, но это даже не четверть правды. А вот слухи, что на каждое уничтоженное им чудовище находятся два, которых он ставит себе на службу или обязывает каким-либо иным долгом...если его поставят во главе грядущей кампании, у нас могут возникнуть проблемы. Он умен, как и должно человеку его возраста. И не прочь выбрать что-то кроме прямой дороги, к которым так склонен наш епископ. Он, в отличие от Верта, имеет все шансы раскрыть правду раньше времени.
-Что же...что же делать? — слабым голосом спросила Таль.
-Любой ценой добиться того, чтобы кампанию доверили Верту, — пожала плечами ведьма. — Правда, как это сделать, я пока еще не знаю. Нужно рассмотреть все имеющиеся варианты. Нужно получше узнать епископа...нет, скорее тех, кто тверже других стоит на его пути. Этим я займусь позже, а пока что решим нашу самую острую во всех смыслах проблему. Ее имя ты прекрасно знаешь.
-Леопольд... — робко произнесла Таль.
-Последний настоящий Асколь, — вздохнула графиня, позволив себе, наконец, отпить из бокала. — Тебе известно, что это означает?
-Это не было фамилией, — совсем тихо проговорила Таль, поправив сползающий с головы парик. — Когда-то...
-Да, все так. Просто-напросто название старого городка. Очень старого — его заложили италийские племена задолго до основания Рима, — Августина чуть помолчала, будто бы собираясь с мыслями. — Именно там впервые возвестил о себе их оставшийся безымянным основатель...
